Так мы с ней поговорили в тот раз, а в другой раз я попросил, чтобы она рассказала мне про этого Светланова. Она сказала, что его все называли Светлашечка, что был он кудрявым, светлоглазым и очень добрым, все для людей — ничего для себя, и от этого его считали немного блаженным. Я здорово смеялся когда представил себе, что у меня мог быть отец, которого называют «Светлашечка»,? потом спросил, нет ли у неё фотографии. Она нашла какую-то старую, когда они вместе в студенческом театре были и сфотографировались кучей после какого-то вечера. И хоть я ни грамма не верил, что он мой отец, все-таки рассматривал долго этого чудака, который сидел на полу, в первом ряду и улыбался до ушей. Я еще спросил ее, отчего у него уши на фотографии торчат, как у собаки. Она засмеялась, и сказала, что перед самым вечером он пошел стричься, все времени не мог выбрать, а парикмахерская была уже закрыта, и его так обкарнал один самоучка в общежитии. А вообще уши у него всегда немного торчали, от этого он выглядел чуть смешно и мило, а когда зарастал своими кудрями, то их совсем не видно было.
Я потом долго рассматривал себя в зеркале, пришел к выводу, что она все врет мне насчет Светланова, что я гораздо больше похож на Олега, он ведь тоже был на этой фотографии.
Фотографию я положил на место, а потом потихоньку взял, держал все время у себя, рассматривал их всех троих. А потом вдруг взял и порвал, такое зло меня взяло. И засело, что вот я должен увидеть этого Светланова. Зачем — сам не знаю, а вот должен — и все. Несколько раз я с ней об этом заговаривал, она и слышать не хотела. Но вдруг согласилась, в один вечер. Она пришла в тот день рано. Обычно раньше двенадцати я ее дома не видел, а тут пришла часов в шесть какая-то пасмурная, села у себя в комнате у окна и сидела долго, глядела на улицу, не оборачивалась. Никогда она так не сидела, и мне чего-то не по себе стало. Обычно, как придет, пусть даже поздно, всегда говорит со мной, рассказывает, шумит — ругает режиссера или помрежа, или партнера, который что-то напутал, или смешны истории рассказывает про театр, они каждый день у них случаются, рассказывает, а сама на кухне орудует, ужин быстро сварганит, зовет меня на помощь, мы вместе тащим все на стол, в комнату, а она тараторит без умолку, возмущается или радуется, если все хорошо прошло и зритель хороший попался, и мне всегда весело становится, хоть я все это уже тыщу раз слышал… А если уж слишком устанет, рухнет на тахту, руки, как плети, висят, и кричит мне: «Сынуля, собери на стол, сил нет!» Я поворчу немного, так, для вида, пойду на кухню, стану посудой греметь, холодильник открывать, доставать, что там есть, знаю, что она все равно прибежит сейчас, начнет мне «помогать», то есть делать все сама… А тут сидит у окна, ни олова не —.») говорит, плечи сгорбились. Я уж и так и сяк, со стороны зайду, посмотрю, потом в комнате что-то стал искать, специально, чтоб она обратила на» меня внимание, а она сидит, не шелохнется, будто ничего не видит, не слышим будто нет меня вовсе в доме… Я на кухню тогда пошел, стал шуметь там, холодильником хлопаю, тарелками звеню, хотел еду разогреть, даже газ зажег, да вдруг чего-то зло взяло бросил все, пошел к себе, включил маг, завалился на тахту, достал французский детектив, что Венька Кочин притащил позавчера за пленку немецких шлягеров — пленка классная, я ее вообще никому не даю, а ему дал, потому что детектив потрясный, не оторвешься (там одна смурная чувиха взяла чужой автомобиль и решила прокатиться к морю, а в багажнике оказался труп, она не знает, куда его девать, а все по дороге говорят, что за день до этого она уже ездила по той же дороге, в том же автомобиле, только в обратную сторону..» Она чуть с ума не спятила! Да тут спятишь, я читал — мурашки по спине бегали). Так вот, взял я книгу, достал жвачку, лежу, читаю, жую и джаз слушаю — все тридцать три удовольствия сразу. Да только на детектив никак настроиться не могу. Читаю, а думаю совсем про другое, — никогда со мной такого не было. От злости маг на полную громкость вывернул, Боб Дженкинс как зарычит — стекла задребезжали… И вдруг тихо стало, так тихо, аж уши заложило. Гляжу — пришла, магнитофон выключила, села на тахту возле меня с сигаретой. Я делаю вид, что ничего не замечаю, лежу на животе, в книгу уткнулся. Она сидит, курит. Потом говорит: