Он оделся, вышел. Остаток ночи проходил по улицам, все думал, пытался понять.
А днем она позвонила ему в школу. Сказала, что уходит, все равно у них ничего не получится, она это поняла окончательно. Все, что в квартире, она оставляет ему, ей ничего не надо, у нее все будет другое. Единственное, что она решила оставить себе — это его фамилию. Она бы сменила и ее, но есть причина, по которой ей не хочется этого делать. От всего этого нелепого замужества у нее останется хоть что-то светлое.
«Ну, вот и объяснение», — сказал он себе.
Он уехал сам. Квартиру оставил ей и уехал в южный город, где в школе-интернате работали сокурсники, они давно звали его туда.
А через некоторое время узнал, что она вышла замуж за Алика Ставского, своего бывшего партнера по первому спектаклю, и узнал, что ребенок у нее родился, только уж слишком скоро — немногим более полугода прошло.
И тут он вспомнил ее слова насчет какой-то причины, по которой она решила оставить его фамилию.
Он заволновался. Написал ей на театр, но она не ответила. Он написал снова, потом еще раз. Наконец получил письмо. Она писала, что он напрасно тревожит ее и себя — для этого нет никаких оснований.
Уже намного позже, когда он собирался жениться на своей бывшей сокурснице, Люда вдруг написала ему. И хотя прошло три года и она успела побывать замужем и разойтись, сработала, по-видимому, женская мстительность — она язвительно поздравила его с предстоящей женитьбой и как бы между прочим сообщила, что справку для бухгалтерии может выслать, если понадобится. Сын растет, зовут его Валерии, фамилию носит его. Но никаких встреч с сыном никогда не будет, она собирается вновь выйти замуж, надеется, что это замужество будет более прочным, и не хочет, чтобы у мальчика возникли переживания. Он еще в том возрасте, когда может привыкнуть к новому отцу.
Николай затосковал.
Он так мечтал о сыне, о маленьком родном человеке, которому мог бы шаг за шагом открывать мир, как он это делал для многих детей в школе, но не мог сделать для одного — самого близкого. Он представлял себе крошечного мальчугана, с широко раскрытыми, обращенными в мир глазами. В эти глаза может заглянуть каждый, но почему-то он, Светланов, не имеет на это права.
Он написал ей взволнованное, почти кричащее письмо, просил отдать ему сына, убеждал в том, что ей, с ее бурной театральной жизнью, вечной занятостью, поездками, гастролями, ребенок будет только помехой. Ей придется надолго расставаться с ним, а главное — у ребенка не будет семьи. Он клялся, что у него ребенок обретет семью, а она в любой момент, когда захочет, сможет видеться с ним.
Наверное, в вол нении он допустил в письме что-то обидное. В ответ он получил язвительное послание, полное издевок. Там говорилось, что какие бы перемены ни происходили в ее жизни, ее сыну при всем том всегда будет хорошо. Во всяком случае, она может дать ему гораздо больше, чем он вместе со своей тел кон Тамарой — она ее хорошо помнит но институту и хорошо представляет их совместную жизнь, при которой наверняка от тоски повеситься можно. Когда собираются два таких скучных человека, как он и Тамара, иначе быть не может. И он еще осмеливается предлагать ей отдать сына! Да она его скорей в детский дом отдаст, в приют, чем в их педагогический питомник! Слава богу, она достаточно обеспечена материально и независима морально, чтобы обойтись без всякой его помощи, ну, а если с ней когда-нибудь что-то случится, ее родители позаботятся о ребенке, но ни в коем случае она не допустит, чтобы он попал в руки таких «благочестивых, умудренных педагогическим опытом…» и т. д.
Злость, которой дышало это письмо по отношению к ним обоим, и особенно по отношению к Тамаре, наводила на мысль, что дела у Люды обстоят неважно, и весть о предстоящей женитьбе Николая больно задела ее, хотя было непонятно почему — ведь она сама решила что им вместе делать нечего, сама заявила, что уходит, сменила за это время двух мужей и готовилась выйти за третьего… Впрочем, искать логику в поступках Люды всегда было делом нелегким.
Он решил поехать сам, увидеть Люду, поговорить с ее родителями — ведь они всегда хорошо относились к нему. Но и из этой поездки ничего хорошего не получилось, ребенка он видел лишь издали, вернулся еще более расстроенный и подавленный. Он понял, что сейчас лучше всего оставить Люду в покое, сейчас ничего от нее не добьешься, может быть, со временем, когда что-то изменится…
Он постарался смириться с этой мыслью, не думать о сыне, ведь не думал же он о нем раньше. И надо же было ей написать. Через три года!
Тамара поняла, что с ним творится, она очень хорошо улавливала малейшие движения его души, понимала, что лучшим лекарством для него сейчас было бы, если б она могла сказать ему, что ждет ребенка, но опасалась, что этого может вообще не произойти: после института у нее было очень короткое и неудачное замужество, разошлись после того, как врачи сказали что детей у нее скорей всего не будет.