— Юзеф Зелинский ведь получил орден Виртути Милитари, верно? — припомнил Анджей.
— Да, точно, — кивнула Зелинская. — Это была Варшавская битва, собственно.
— Я тоже находился там в тот момент, — заметил Лович. — Припоминаю… Очень страшно. На моих глазах несколько человек попросту разорвало.
— Какой ужас! — всплеснула руками Беата, а потом её лицо посерело. — Юзек… Хоть бы не было войны. Я не хочу, чтобы всё это повторилось.
— Я думаю, не повторится, — успокаивающе ответил Анджей, ловя себя на мысли, что снова врёт. Эта ложь была особенно гнусная и неприятная, потому что о войне с Германией говорили все, кому не лень, и Лович хорошо понимал, что всё это лишь дело времени — таковы были немецкие власти. Но он не мог сказать уставшей и напуганной Беате правду, он не мог сделать ей больно.
Анджей Лович и сам не хотел верить в то, что люди снова пойдут убивать друг друга, греметь оружием и поливать землю кровью.
— Вы правы, — на удивление легко согласилась не говорить об этом Беата. — Давайте лучше побеседуем о чём-то более приятном — всё остальное и так уже чуть ли не в воздухе висит последние несколько месяцев.
— Как вам будет угодно, — кивнул Анджей, понимая, что и сам не хочет продолжать этот страшный разговор.
— Вы любите театр, пан Лович? — меж тем совершенно по-светски осведомилась Беата.
— Я там очень давно не был, — ответил тот. — То дела в приходе, то отсутствие интересных пьес. Всякое случалось.
— А синематограф? — продолжала Зелинская. — Вы видели?
— Да, пару раз. Помнится, в первый я очень удивился тому, что картинки передо мной движутся. Это поистине чудо! — с улыбкой ответил Лович. — А вы?
— Люблю и то, и другое, мы с Юзефом часто ходили. — Имя мужа Беата произнесла довольно спокойно, она явно сдерживала себя, и выходило это поразительно хорошо.
— А здесь, в Голосковичах вам этого, верно, не хватает? — спросил Анджей.
— Да, это правда. — Беата коротко кивнула. — Ну что поделать, такова деревенская жизнь. Я всё ещё могу посидеть за книгой — очень любезно с вашей стороны одалживать их мне всякий раз, когда я попрошу.
— Сам я многое оттуда уже прочитал, так что только рад поделиться этим с вами, — отозвался Лович, едва не проговорившись, что все эти книги знает чуть ли не наизусть.
— Признаться, и я знакома с многими произведениями, но в последние несколько лет у меня было не так много времени на подобные вещи. Поэтому теперь я стараюсь наверстать упущенное. — Зелинская замолчала, задумалась о чём-то своём, и Анджей не стал продолжать беседу, не желая прерывать ход её мыслей.
Они шли по песчаной дороге, по обе стороны которой стояли ладные деревянные дома с ровными невысокими заборчиками. Высоко в голубом небе светило солнце, ярко-рыжее и жгучее. Шелестела под ветром чуть пожелтевшая трава, кое-где мелькали яркие цветы, а чуть дальше, за крепкими крышами, виднелось безграничное золотое поле. Лович поднял глаза вверх и увидел, как собираются на горизонте тяжёлые серые тучи. Это значило, что вскоре хлынет дождь, а жара ненадолго спадёт.
— Смотрите, какие облака, — сам не зная зачем, сказал он Беате.
— Ливень будет, — задумчиво произнесла та. — Ну и хорошо, а то душно было. А сейчас особенно тяжело. Видимо, парит. А если гроза?
— Пусть гроза, — пожал плечами Анджей. — Вы передайте пани Ковальчик, чтобы скот-то заперла.
— Передам, — кивнула Зелинская. — Вы тогда меня не провожайте — скоро непогода дойдёт и сюда, не успеете до костёла дойти, промокните, заболеете.
— Мне не страшен ни один недуг, — усмехнулся Лович.
— Бог бережёт, пан Анджей? — то ли серьёзно, то ли нет, спросила Беата.
— Может, так, — ответил тот.
Остаток пути они шли молча.
Глава четвёртая
Об этом писали в газетах, об этом говорили по радио, об этом перешёптывались все вокруг. «Мобилизация, мобилизация, мобилизация, Отчизна зовёт!» — казалось, эти слова гудели со всех сторон, когда Анджей, едва ли не спотыкаясь о собственную сутану, бежал к воротам Голосковичей. Ему было страшно за паству, страшно, что пока он был в Львове, люди уже ушли защищать Польшу, так и не получив благословения, наставления, да просто поддержки.