Он, конечно, успел: объявить объявили, но ничего ещё не началось. Это Ловича ненадолго успокоило, хотя он хорошо понимал: всё это лишь попытки надышаться перед смертью.
— Пан Анджей, да за вами никак гнались. — Беата вышла на улицу, чтобы развесить бельё, и едва управлялась с тяжёлой корзиной. Лович тут же подошёл к ней, желая помочь.
— Узнал недобрые вести, — мрачно отозвался он. — Вам ещё не писали из Варшавы?
— Нет, конечно, если это случилось сегодня. Да и почта долго идёт. — Зелинская взяла простынь, накинула на протянутую верёвку. — Ох, и как она это делает каждый день?
— Не каждый, насколько я знаю, — припомнил Анджей, и от этого совершенно житейского разговора ему стало немного легче.
— А всё равно, — вздохнула Беата. — Так что случилось?
— Мобилизация, — тихо ответил Лович.
— Господи… — Зелинская вздрогнула, но уже в который раз сдержала чувства. — Уже началась или только объявлена?
— Объявлена. — Анджей посмотрел на неё, но на бледном, словно выточенном из мрамора, лице не было ничего, кроме с трудом сохраняемого спокойствия.
— Вот как. — Беата нахмурилась, движения сделались резкими, ещё более неловкими, чем прежде. — Ложка дёгтя…
— Простите? — не понял Лович.
— У Агнешки сегодня день рождения, — пояснила Зелинская, берясь за рубашки. — Надеюсь, Юзеф хотя бы телеграмму пришлёт… Если он ещё имеет подобную возможность, конечно. — Она обернулась, беспомощно посмотрела на Анджея. — Я боюсь, очень боюсь. Вы сделали всё, что могли, но этого может оказаться недостаточно теперь. Простите, я вас так замучила своей бедой…
— Полно вам, я вовсе не возражаю, — покачал головой Лович. — Посмотрим, может, я сумею что-то придумать.
— Что? — удивилась Беата.
— Телефонный разговор. У меня есть телефон, — улыбнулся Анджей.
— Спасибо, — отозвалась Зелинская. — Вот что действительно подарок. Я, конечно, заранее купила, но Агнешка так соскучилась по отцу… Она будет очень рада.
— Ну и хорошо, — кивнул Лович. — Много у вас дел?
— А что? — Беата, кажется, немного покраснела, даже, кажется, смутилась тому, что вышла к нему в таком виде.
— Хотел помощи у вас попросить. — Анджей смутился. — Мне пришло письмо от старых друзей, только… оно почему-то на французском, хотя им известно, что я не знаю этот язык настолько хорошо. Научен латыни, немецкому, понимаю украинский, но не более.
— Так я вам с радостью его прочту. Не боитесь, что личное? — Зелинская шутливо улыбнулась.
— Боюсь, некому писать мне настолько личные письма. — Лович сказал это безразлично, потому как очень давно привык и не видел поводов жаловаться, но Беата отчего-то погрустнела.
— Простите, я не хотела вас задеть.. — Она вздохнула, уголки тонких губ дрогнули, на мгновения приводя в движение бледную кожу. — Правда, простите, я вечно забываю, что вы совсем одинокий человек, пан Анджей.
— Я не одинок, пани Зелинская. У меня есть моя паства, — тепло улыбнулся тот без тени обиды, и было это так искренне, что Беата невольно улыбнулась в ответ, повела плечом, словно бы смущаясь и не зная, что сказать дальше.
— У вас очень светлая душа, — чуть погодя произнесла она, чуть склонив голову на бок и глядя куда-то мимо него, в сторону крепких хат и безграничного поля — бельё уже было развешено. — Дай вам Бог, пан Анджей.
— И вам, пани Беата, — отозвался Лович, и они замолчали. Лишь только ветер шумел теперь в кустах смородины у плетня, колыхались под его дуновением простыни и старая, заплатанная скатерть. То и дело падали на лицо Зелинской выбивающиеся из причёски каштановые пряди.
— Пыль на дороге поднимается, — зачем-то заметил Анджей, ни к кому не обращаясь.
— Так вы пока не ходите, обождите, — обронила Беата, всё так же не глядя на него.
— Так ведь дела в приходе не обождут. Их нынче много. — Лович отвечал ей задумчиво, нахмурившись, его вновь обуяло беспокойство.
Зелинская вдруг вскинула голову, посмотрела на него, прищурилась, словно пытаясь что-то разглядеть, а затем коротко кивнула, забрала пустую корзину.