— Вот сколько лет живёте, а до ужаса наивны. — Блажей снял очки, протёр их платком, посмотрел на собеседника, устало щурясь. — Вы ведь знаете, что случилось в тридцать шестом? В тридцать седьмом?
— Нет, что вы. Откуда мне? — удивился Анджей, вновь взял чашку, отпил кофе. — Я не общался ни с кем из России с самой революции, к сожалению. Сами понимаете.
— А я вот общался. Так уж случилось, что мне рассказали друзья друзей, а им их друзья, что за людьми приезжают. И за большими министрами, и за простыми рабочими. И они не возвращаются, пан Анджей. — Блажей понизил голос до невозможности, словно боясь, что их послушают.
— Неужто Советы последовали немецкому примеру? — ужаснулся Лович, ему стало по-настоящему страшно. Он слышал о зверствах большевиков, но не ожидал, что они дойдут до такого…
— Боже мой. — Он перекрестился. — Двадцатый век пошёл, а люди не меняются. Словно так и застыли в Средневековье.
— О, поверьте. Двадцатый век гораздо ужаснее Средневековья. Беспощадный, бессмысленно жестокий и долгий. — Вуйцик снова застучал чётками.
— Хотел бы я надеяться на то, чтобы это в итоге не оказалось правдой. — Анджей вздрогнул.
— Надежда умирает последней. Но, быть может, у вампиров она живёт вечно, как и они сами. — Блажей поднялся, подошёл к окну. — Так что вы там говорили о храме? Какая сумма вам требуется?
***
Вечером воздух стал понемногу остывать, и Анджей возблагодарил небеса за долгожданное наступление прохлады. Конечно, его не мучила жара, но она мешала людям вокруг, и это печалило сердобольного Ловича, а потому он привычно молился и просил за всех, как и полагается священнику.
Анджей шёл вниз по улице Лычаковской, рассеянно улыбаясь, и смотрел, как на город медленно опускается алый с рыжими всполохами закат, как горят купола в солнечном свете, как блестят в лучах окна. На душе у Ловича было диво как хорошо, его дела разрешились самым успешным образом, а главное, он вполне успевал обратно в родные Голосковичи. Анджей не любил оставлять надолго свой приход, опасаясь, что в его отсутствие может случиться что-то непоправимое, и паства окажется одна. Без его помощи и защиты.
Дойдя до перекрёстка, он свернул за угол, оказался в тени высоких домов. Анджей вновь оглянулся, проверяя, что рядом никого нет, и тут же переместился обратно в село. Он появился перед самыми воротами, отряхнул сутану и медленно зашагал вперёд, приветливо улыбаясь и здороваясь со всеми, кто попадался ему на пути. То были сплошь его знакомые — прихожане, они тоже улыбались, спрашивали, как там Львов, и от этого Ловичу становилось тепло на душе. Он любил, когда люди жили в мире и с удовольствием соседствовали друг с другом, любил чувство сплочённости, уюта, которого так не хватало в больших городах. Он любил то место и всех его обитателей, которых опекал.
— Здравствуйте! — Анджей встретился взглядом с какой-то женщиной и остановился. Он её не знал.
— Добрый вечер. — Та чуть кивнула. — Вы что-то хотели?
— Просто понял, что не видел вас раньше. — Лович оглядел женщину, отметил, что она очень и очень красива, утончённа и вовсе не похожа на сельских пани. — Как вас зовут?
— Беата, графиня Зелинская.
— Анджей Лович, ксёндз.
Тут из-за куста появилась девчушка лет семи, опрятно и дорого одетая. У неё были длинные косы, на каждой по банту, и в руках она несла куклу.
— Мама, Яцек очень весёлый. — Она указала на вылезшего следом мальчишку, сына войта. — Он устроил под бузиной домик, чтобы там играть.
— Не лезь в нарядном никуда, испачкаешься. — Всплеснула руками Беата. — Агнешка, что же мне с тобой делать? Простите, пан Лович, моя дочь ещё совсем ребёнок.
— Вам не за что извиняться. Доброго вам вечера, панна Агнешка. — Анджей улыбнулся и протянул ей руку. — Меня зовут Анджей Лович, я ксёндз.
— Агнешка, поздоровайся, — шикнула Зелинская.
— Здрасьте, — послушно сказала Агнешка, вцепившись в его пальцы. — Приятно познакомиться.