— О, я вас понял. — Анджей кивнул. — А дальше?
— Вы слишком любопытны для ксёндза. — Беата шутливо посмотрела на него. — Ну хорошо, я сама начала этот разговор, я расскажу вам. Дальше мы переехали в Краков. Там я тоже не встречалась ни с чем, что могло испугать юную ясновельможную панночку. — Она снова рассмеялась, видно было, что воспоминания её забавляют. — Ну, жизнь у меня была, скажем так, нескучная. Отец умер в тысяча девятьсот двадцать пятом, матушка с нами всеми сладить не могла, а Юлиуш был слишком занят на фабрике. — Тут её взгляд на мгновение стал печальным, но затем снова повеселел. — Вы же понимаете, что три молодых девушки хотели приключений, верно? А их ещё и никто не удерживал. Кстати, с Юзефом, моим супругом, я познакомилась как раз во время очередной авантюры. — Зелинская улыбнулась, даже, кажется, покраснела. — Он не был панычем-снобом, я ему понравилась, и мы стали видеться. Поженились, через пару лет родилась Агнешка… Хорошее время, жаль, что прошло.
— Вы скучаете? — тихо спросил Лович, понимая, что сейчас услышал что-то очень личное.
— Да, — просто ответила Беата.
— Я буду молиться за вашу семью, — пообещал Анджей.
— Вы первый, кто говорит мне это искренне, — заметила Зелинская. — Что ж, теперь прошу извинить, мне пора. Думаю, Агнешка с Яцеком уже достаточно учудили, чтобы пани Ковальчик хваталась за голову и отвлекалась от своих дел. Я пойду. — Она заправила за ухо выбившуюся прядь волос. — Спасибо, пан Лович, вы мне очень помогли. До свидания.
— Всегда пожалуйста, пани Зелинская. Благослови вас Бог, — ответил тот, дождался, когда Беата выйдет на дорогу, и пошёл обратно под сень костёла. Ему надо было обдумать услышанное и действительно попросить Христа о милости к семье графини. О милости ко всем семьям Польши в этот август.
Глава вторая
С тех пор о войне они не говорили. Беата садилась в самом конце, впрочем, Агнешку пропуская вперёд, ближе к Яцеку и пани Ганне, уходила чуть ли не первой и вообще старалась жить так, как жила прежде. Анджей ни словом, ни делом не напоминал ей об исповеди и не пытался так или иначе к чему-то такому вновь привлечь. Лович был из тех священников, что никогда не настаивали на обычаях веры, которую проповедовали. Он считал, что у каждого эта вера своя и существует тоже по-своему, а потому не настаивал на обрядах или фарисейственной благодетели. Анджей полагал, что не бывает веры по принуждению, не бывает искренности в молитвах для порядка и раскаяния в исповеди за деньги. Впрочем, это его когда-то и сгубило: подавшись вслед за Лютером, Лович попал в руки инквизиторов и умер в застенках. То есть, почти что умер: люди всесильного немецкого вампира, Максимилиана фон Штрауса, успели вовремя. И вот уже более четырёхсот лет Анджей был бессмертен. Он многое успел повидать и не раз убедился, что прав в своих суждениях. Впрочем, и их он никому не навязывал, предпочитая молча делать то, что требовал его сан, и никуда не вмешиваться, никого не поучать. Это не раз и не два выходило ему боком, но Лович понимал, что иначе, верно, и не выйдет: должен же кто-то страдать за ошибки других. Так пусть это будет он, ему несложно, в конце концов, сам Христос когда-то принёс себя в жертву ради человечества, так чего же Анджею гнушаться этой доли?
Но Голосковичи оказались маленьким кусочком Рая на этой грешной земле, и уже много лет Анджей мирно жил и служил Господу так, как считал нужным, помогая другим. Из года в год повторялось одно и то же, разве что рождались новые дети и умирали старики, но за столько лет бессмертия Лович уже привык к такой круговерти и давно уже вошёл в колею. Появление же в деревне Беаты Зелинской всё изменило. Она была совершенно иная, она среди прочих женщин выделялась своим изяществом, своей изысканностью и совершенно оказалось не готова к выпавшему на её долю испытанию. Беата не умела стирать и стряпать, боялась кур, с трудом могла что-либо убрать и, пусть и ужасно старалась, пока никак не могла свыкнуться с тем, с чем столкнулась. И эта её исповедь… Анджей слышал тысячи разных. Люди, вампиры, стригои, морои, демоны каялись в убийствах, изменах, обманах, каялись в любви в конце концов, но чтобы кто-то признал гордыню… Нет, этот грех упоминался реже прочих и богатым, казалось, был не страшен. Во всяком случае, Лович с трудом мог припомнить тех, кто в нём винился. И Беата этим его удивила. Теперь Анджей думал о ней чаще, думал иначе, чем прежде: теперь пани Зелинская была непросто прихожанкой, а кем-то… Анджей не знал, как это назвать, но именно такой когда-то стала для него ныне ясновельможная княгиня Анна Вишнивецкая. Отдушиной? Нет, не то. С Зелинской, несмотря на частые разговоры, они толком не были знакомы, а разве может незнакомый человек стать чем-то таким? Лович вспомнил, как ехал несколько лет назад в поезде, а напротив него плакала женщина. Анджей тогда спросил, что случилось, и услышал целую историю: про её молодость, про то, как вышла замуж, как родила неходячую девочку, как муж, работавший на фабрике, брал ещё смены, чтобы лечить дочку, как был убит в тёмном переулке, когда поздно ночью возвращался домой, как нечего стало есть… Женщина всё говорила и давилась слезами, а Анджей слушал и не мог вставить и слова: попросту не знал, чем помочь. В конце концов, он ей дал адрес обители, в которой жила его добрая знакомая, сестра Изабелла, и посоветовал обратиться к сёстрам. Женщина поблагодарила, слабо улыбнулась напоследок, когда их пути разминулись на вокзале. Сестра Изабелла потом написала, что у них новые послушницы, и Анджею это до сих пор грело душу. Он задумался. Да, та женщина доверила ему своё горе, но он, Анджей, священник, верно, и не бывает незнакомых священников: все они так или иначе слуги Божьи, а уж Бог близок для каждого, просто по-своему. А Беата… Анджей решительно не понимал, чем она ему так запомнилась. «Верно, всё дело в том, что я отвык от таких людей», — думал он. Так бы и жили: мирно, спокойно, по-старому, но однажды всё изменилось, громыхнуло, как первые выстрелы в сторону чужой границы. А дело было так…