— Сейчас речь не о твоём таланте, а только о положении на сцене. Над публикой, — строго сказал Папаша Баро, снимая маску. — Присядь, сынок. Вспомни, ведь были случаи, когда ты хотел сделать или сказать то, что нельзя себе позволить в обществе?
Допустим, ты видел прекрасную невесту рядом с таким неподходящим женихом! Глупым или старым или напыщенным маменькиным сынком. И сразу видно со стороны, что они никогда не будут счастливы, что этот брак — большая ошибка. Разве тебе не хотелось крикнуть: «Эй, болван, отойди от неё! Ты ей вообще не пара!» Но вмешиваться в чужую жизнь вот так… неприлично. Хотя все видят. И думают о том же, что и ты. Или видел на улице таких высокомерных господ под ручку с их подругами, в окружении самых раболепных слуг, что так и хочется дать в морду. Но нельзя же. Помнишь такие чувства? На сцене всё это можно.
Новит задумался. Актеры расселись кружком, отдыхая. Папаша продолжал наставлять новичка в актерской философии. Жердин, Смея и другие слушали с мечтательными улыбками, вспоминая, как каждый слышал от Папаши примерно то же, в своё время.
— В смешных сценках с масками мы заставляем зрителей переживать за других людей, вмешиваться в их жизнь, видеть обычные случаи изнутри. И зрители хотят участвовать. Но всё-таки не могут в полной мере, они только хлопают и кричат «браво», когда нравится, и свистят, когда злятся. А вот актеры могут действовать свободно, от души!
Если дать зрителям тот отклик, которого они хотят — о самом разном, — они будут в восторге. Мы не то что управляем их чувствами, мы выражаем их словами или действиями. Из публики мы слышим выкрики: «Да поцелуй её!» Или: «Так ему и надо!» Или: «Не верь ему, беги!» Это забавно. Но всё правильно, зрители для того и приходят на представление, чтобы мы действовали так, как они мечтают. Не все угадывают, это ещё смешнее. Тогда: «О, нет!» А потом снова: «Да!»
Мы голос и сердце той толпы, что собралась смотреть на представление. Только у нас есть власть что-нибудь изменить. Они — не могут, только смотрят. Смеются, плачут, и всем сердцем желают, чтобы влюбленные соединились, злодеев наказали, глупцов перехитрили, а слишком надменным всемогущим господам дали отпор. Когда эти желания совпадают у многих, а мы показываем именно это, тогда — успех.
— Сами по себе изящные движения, ловкость в трюках, острые словечки не интересны публике, — сухо добавил Крас. — Только если зрители сами хотят участвовать.
Их мысли — наши действия — общие чувства. Запомнил?
Когда чувствуешь то, что нужно, у тебя всё получается само собой. Ты — представитель толпы, как посол целой державы тут, на сцене.
— Я понял, — кивнул Новит. — Я должен быть внутри истории, как будто это происходит в жизни. Но эта яркая картинка, не сама жизнь. Это игра о том, какой она могла быть.
— Золотые слова, — одобрил Жердин. — Я бы сам так красиво не сказал!
Крас встал, считая, что всё улажено. Новит жалобно посмотрел на него снизу:
— Но меня всё равно смущает то, что ударить тебя должен именно я, своей рукой. Не важно, больно это или нет, но моё действие… Я должен это сделать, а не кто-то из толпы.
— Именно ты, — ровным тоном подтвердил Крас. — Смысл в том, что это — честь. К тому моменту, как придется стукнуть Красильона дубинкой, ты должен сам смертельно хотеть сделать это. Как и все зрители, даже вельможи. Это особенно забавно, когда бедняки и вельможи чувствуют одинаково. Они не могут, но мы можем проучить этого наглеца. Поверь, будет за что.
Я бы охотно его задушил своими руками. Ненавижу таких. Но, поскольку он живёт благодаря мне, и у нас на двоих одно тело и одно лицо, приходится проявлять изобретательность, чтобы добраться до него. Давайте всю сцену с самого начала, — скомандовал Крас.
— То есть, Красильон это не совсем ты, а герой сценки?
— Тебе это неважно. Главное помни, что пробковая дубинка очень легкая, и удар необходим для перехода к следующему шагу: чтобы Красильон мог смешно упасть. Без тебя действие остановится. Все по местам.
Глава 9
Полная сценка выглядела так: бесконечно самодовольный герцог Красильон в сопровождении молодого слуги Жердина появляется на краю сцены и жалуется на жизнь.
— Ах, друг мой, мне так скучно! Хочется острых ощущений. Прогуляемся сегодня в трущобы? Поищем хорошеньких простушек…
— Зачем, мой господин?
— Ну, как зачем? Должна в их серой жизни быть хоть какая-нибудь радость? Они увидят меня… Им будет приятно посмотреть на благородного господина. Тем более, что на меня всегда приятно посмотреть…
— О, да, им-то приятно… Но там опасно! На вас может напасть всякое отребье! А я один разве смогу защитить вас? — слуга заботливо отряхивал камзол господина, сдувая пылинки.