Робин Хобб
Странствия Шута
Редьярду, моему лучшему Любимому за все эти годы
Глава первая
Канун Зимнего праздника в Баккипе
Я в теплом и безопасном логове, рядом брат и сестра. Они оба здоровее и сильнее меня. Я родился позднее, и так и остался меньше всех. Глаза мои открылись позже, и я стал самым спокойным из всех щенков. Брат с сестрой уже не раз пытались следовать за матерью в отверстие норы, глубоко спрятанной в крутом обрыве у реки. Каждый раз она рычала и клацала на них зубами, загоняя обратно. Уходя на охоту, она оставляет нас одних. За нами должен следить волк, самый младший член стаи. Но мама — это все, что осталось от стаи, и поэтому она охотится одна, а мы должны оставаться на месте.
Приходит день, когда она отгоняет нас от себя задолго до того, как мы насытились ее молоком. Когда вечер опускается на землю, она оставляет нас, выходит на охоту и погибает у логова. Мы слышим только ее короткий взвизг. Вот и все.
Мой брат, самый большой из нас, переполнен страхом и любопытством. Он громко скулит, пытаясь позвать ее назад, к нам, но ответа нет. Он начинает двигаться к выходу из логова, сестра следует за ним, но через мгновение они в ужасе отползают обратно, ко мне. Возле входа — очень странные запахи, плохие запахи крови и неизвестных нам существ. Когда мы прячемся и скулим, запах крови становится сильнее. Мы делаем единственное, что умеем: съеживаемся и сбиваемся в кучу у самой дальней стены логова.
Мы слышим звуки. Что-то, но не лапа, разрывает вход. Будто огромный зуб кусает землю, кусает и рвет, кусает и рвет. Мы еще больше съеживаемся, загривок брата топорщится. Мы слышим звуки, и понимаем, что снаружи не одно существо. Запах крови становится сильнее и смешивается с запахом матери. Шум от подкопа приближается.
Потом появляется другой запах. В следующие годы я хорошо его изучу, но во сне он не пахнет. Это запах никто из нас не понимает, он заполняет все логово. Мы плачем, потому что он жалит глаза и высасывает дыхание из легких. В логове становится жарко и нечем дышать, и наконец мой брат медленно ползет к выходу. Мы слышим его долгое дикое тявканье, а потом нас достигает вонь страха. Сестра жмется за мной, съеживается все сильнее и сильнее, и затихает. А потом перестает дышать и сжиматься. Она мертва.
Я забиваюсь еще дальше, прикрываю лапами нос, мои глаза слепнут от дыма. Шум становится все ближе, потом что-то хватает меня. Я визжу и дергаюсь, но меня крепко держат за переднюю лапу и тащат вон из логова.
С матери сняли шкуру и отбросили в сторону окровавленное тело. Брат в ужасе сжимается на полу клетки, стоящей в двуколке. Меня бросают рядом с ним, а затем вытаскивают тельце моей сестры. Они недовольны, что она умерла, и пинают ее, будто каким-то образом их гнев может вынудить ее снова ощутить боль. Затем, жалуясь на холод и приближающуюся темноту, они сдирают с нее шкуру и добавляют ее к шкуре моей матери. Двое мужчин забрались на тележку и подгоняют мула, уже обсуждая, сколько денег принесут им волчата на собачьих боях. Запах от шкур матери и сестры забивает мой нос зловонием смерти.
Это только начало мучений, которые растянутся на всю жизнь. Иногда нас кормили, а иногда нет. Нам не давали укрытия от дождей. Мы согревались только теплом своих тел, прижавшись друг к другу. Мой брат, исхудавший от глистов, умер в яме, куда его бросили, чтобы подогреть свирепость бойцовых псов. И я остался совсем один. Они кидают мне потроха и отходы, или вообще ничего не дают. От заточения в клетке у меня начинают ныть лапы, трескаться когти, болеть мышцы. Они бьют и тычут меня, чтобы заставить бросаться на решетку, которую я не могу сломать. Потом обсуждают планы продать меня в бойцовые ямы. Я слышу слова, но не понимаю их.
Я понимаю слова. Я резко вздрогнул и проснулся. Какое-то мгновение все было не так, все было чужим. Дрожа, я съежился в клубок. Мех исчез, осталась только голая кожа, ноги неестественно согнулись и во что-то уперлись. Все чувства притупились, будто я очутился в мешке с ватой. Вокруг меня витали запахи этих ненавистных существ. Я оскалился и, рыча, начал лягаться, чтобы освободиться от пут.
Даже после того, как я приземлился на пол, стащив за собой одеяло, и мое тело убедило меня, что я действительно один из этих презренных людей, я долго в замешательстве оглядывал темную комнату. Кажется, уже наступило утро. Пол подо мной был сделан не из гладких дубовых досок, как в моей спальне, и в комнате совсем не пахло мной. Я медленно поднялся на ноги, глаза привыкали к сумеркам. Напряженное зрение поймало мерцание маленьких красных глазок, превратившихся в угасающие угольки огня. Камин.