Так что я знал его. До мозга костей.
Или мне так казалось.
Я глубоко вздохнул, но облегчение не пришло. Веду себя, будто ребенок, который боится смотреть в темноту из-за того, что может там увидеть. Я отрицал правду, лежащую на поверхности. Я отлично знал Шута. И знал, что он сделает все, что, как ему кажется, должен сделать, чтобы направить мир по лучшему пути. Он не мешал мне танцевать на лезвии кинжала между жизнью и смертью, и не сомневался, что я вынесу всю боль, все потери и испытания. Он пошел навстречу мучительной смерти, которую считал неизбежной. Все ради будущего, которое он сам и придумал.
Так что, если он считает, что кто-то должен быть убит, а сам не может убить его, он будет просить меня. И будет добавлять к этим просьбам ужасные слова: ради меня.
Я отвернулся от него. Да, он будет просить меня сделать то, чего бы я не желал делать снова. И мне хотелось согласиться. Потому что я не могу смотреть на него, изломанного и страдающего, и не чувствовать приливов гнева и ненависти. Никто, никто не может причинить ему такую боль — и жить дальше. Тот, у кого нет сочувствия, кто может медленно мучить и разрушать тело другого человека, не имеет права на жизнь. Это делали чудовища. Независимо от того, какими бы людьми они не выглядели, их работа говорит сама за себя. Их необходимо уничтожить. И я должен это сделать. Я даже хочу это сделать. Чем дольше я смотрел на него, тем больше мне хотелось пойти и убить их, и не быстро и тихо, но долго и звучно. Я хотел, чтобы люди, которые сделали это с ним, понимали, что они умирают, и почему. Я хотел, чтобы они успели пожалеть о сделанном.
Но я не мог. И эта мысль разрывала меня на части.
Я откажу ему. Потому что, как бы я ни любил Шута, как бы глубоко ни чувствовал нашу дружбу, как бы яростно и жарко не пылала моя ненависть, у Би было больше прав на мою защиту и преданность. Я и так уже пренебрег ими, оставив ее на попечение чужих, пока спасал жизнь своего друга. Моя маленькая девочка — это все, что осталось у меня от жены, Молли. Би — это мой последний шанс стать хорошим отцом, и я не очень хорошо справлялся с этой ролью в последнее время. Много лет назад я не смог стать отцом своей старшей дочери, Неттл. Я допустил, чтобы она считала отцом другого человека, отдал ему право растить ее. Теперь Неттл сомневалась в моей способности заботиться о Би. Уже упоминала о том, чтобы забрать у меня ее и привезти сюда, в Баккип, где она могла бы следить за ее воспитанием.
Я не мог этого допустить. Би была слишком маленькая и слишком необычная, чтобы выжить среди дворцовых интриг. Я должен присматривать за ней в Ивовом лесу, в тихом и спокойном сельском поместье, где она может расти так медленно и быть такой необычной, как ей хочется. И хоть я оставил ее ради спасения жизни Шута, это случилось один раз и ненадолго. Я вернусь к ней. Может быть, утешал я себя, если Шут достаточно поправится, я смогу взять его с собой. В тишину и покой Ивового леса, где он найдет мир и исцеление. Он был не в состоянии вернуться в Клеррес, не говоря уж о том, чтобы помочь мне убить тех, кто издевался над ним. Месть, я знал, может быть отложена, но жизнь подрастающего ребенка — нет. У меня всего один шанс стать отцом Би, и второго не будет. А стать убийцей Шута я мог в любое время. Так что пока все, что я мог ему предложить — покой и исцеление. Это для него сейчас самое важное.
Какое-то время я спокойно бродил по логову убийцы, где провел много счастливых часов в детстве. Беспорядок старика уступил способности леди Розмэри всему отводить свое место. Теперь в этих покоях царила она. Здесь стало чище и приятнее, но почему-то я скучал по случайным задумкам Чейда, беспорядочности его свитков и лекарств.
На полках, некогда забитых чем попало, вплоть до скелета змеи, чьи кости давно окаменели, теперь аккуратно выстроились запечатанные бутылки и горшки. Они были тщательно подписаны изящным женским почерком. Здесь был каррим и эльфовая кора, валериана и аконит, мята и медвежий жир, сумах и наперстянка, джидзин и дым из Тилта. Один горшок был подписан «Эльфовая кора с Внешних островов», вероятно, чтобы не спутать ее с более мягкой травой Шести Герцогств. В стеклянном флаконе хранилась темно-красная жидкость, бурлящая от малейшего прикосновения. В ней блестели нити серебра, которые не растворялись, но и не плавали, как масло в воде. Я никогда не видел такой смеси. Бирки на ней не было, и я аккуратно поставил ее обратно в стойки, которые поддерживали флакон в вертикальном положении. Некоторые вещи лучше не трогать. Я понятия не имел, что такое корень каруг и бладран, но рядом с их названиями красовались маленькие красные черепа.