рец. Живет у меня с прошлой осени. Сирота. Был крепостным у одного таубия. Не
вытерпел унижений, осмелился на одну предерзкую выходку и еле ноги унес. Те-
перь обучается ремеслу у единственного кузнеца среди кабардинских уорков и
единственного уорка среди кабардинских кузнецов.
— Наверное, хороший мальчуган? — спросил Канболет.
— Породнился я душой с этим озорником...
В очаге уже разгорелось веселое пламя. Кубати подложил в огонь еще не-
сколько сухих поленьев и заторопился во двор. В дверях он чуть не столкнулся с
Куан-чем, который тащил котел с водой, где плавали куски свежеразделанной ба-
раньей туши. Повесив котел над огнем, Куанч предложил:
— Хозяин! У меня уже в саду костер горит. Можно, я жалбаур сделаю быст-
ро? Балкарский, настоящий, хорошо? Ладно? — он говорил по-кабардински бегло,
но произношение выдавало в нем представителя другого народа.
— Это печенка, завернутая во внутренний жир? — переспросил Емуз. — Де-
лай. И молодого гостя попотчуй. Ну и, если сами все не съедите, нам тоже прине-
сите по кусочку.
Широкоскулое румяное лицо парня залилось краской. Он укоризненно по-
качал головой:
— Так можно разве говорить, а? Емуз добродушно усмехнулся:
— Ладно, иди.
Канболет, наблюдая за всеми этими домашними хлопотами, которые каза-
лись ему милыми и трогательными, чувствовал в своем сердце блаженную умиро-
творенность.
После того как Нальжан поставила перед мужчинами большой кувшин с
холодной махсымой, Емуз небрежно заметил, что теперь их на время оставили в
покое. Канболет понял: Шумахов хочет послушать рассказ своего нежданного гос-
тя.
— Хорошая махсыма, — похвалил напиток Тузаров, — я такой не пробовал,
семь лет...
Емуз снова наполнил резные деревянные чаши.
— Должен я тебе сообщить, дорогой мой бысым (хозяин угощения и ночле-
га), а главное — брат Нальжан, которая была не чужой в доме Тузаровых, что имя
моего спутника — этого безусого джигита — Кубати, а имя его отца — Кургоко Ха-
тажуков. — Канболет помолчал, глядя в упор на Емуза, и продолжил:
— Ты самый первый человек, которому я открываю эту тайну, не считая од-
ного случайного встречного, которого я, ничего не объясняя, попросил только пе-
редать князю, что его сын жив.
Емуз выронил чашу — она упала донышком на столик, но не опрокинулась.
Он снова ее поднял и отпил несколько глотков.
— Значит, маленький Кубати не утонул?! И нашему главному пши предсто-
ит большая радость?
— Ему-то предстоит, а вот мне — не знаю.
— Да-а-а... Пока об этом один аллах знает. Как ты поладил с мальчиком?
Или ему неизвестно свое имя, или он не подозревает о том, что оба его дяди...
— Ему-то все известно, — перебил Канболет. — Но не всем известно, что на
мне кровь лишь одного Мухамеда, убийцы моего отца. А Исмаила тоже убил Му-
хамед, когда тот пытался помешать ему в охоте за этим проклятым панцирем.
Брат убил брата прямо на глазах ребенка. Это видел еще один человек — Алигоко
Вшиголовый.
— Вот это новость, клянусь наковальней ТлепшаГ Да простит аллах нестой-
кость Емуза (каб., значит «стойкий»), у которого этот бог частенько соскакивает с
языка. Но каков Алигоко! Вот шакал! Ведь он тебя, Канболет, с головы до ног об-
лил кровью Исмаила. И все в Кабарде поверили, что ты...
— Я опасался этого, — грустно сказал Канболет, — но все же надеялся, что
правда не будет похоронена.
— Ничего. Теперь мы ее раскопаем и сбросим с нее покровы лжи.
Собеседники, задумавшись, некоторое время молчали. В котле закипала во-
да. В комнату бесшумно проскользнул Куанч, ловко снял иену, подбросил в очаг
дров и так же неслышно исчез.
— Да! — встрепенулся Емуз Шумахов. — А ведь я должен, наверное, прини-
мать твоего капа, как принимают княжеских сыновей?
— Нет, — решительно возразил Тузаров. — Он пока еще только мой воспи-
танник. И я не учил его кичиться княжеским происхождением. — Канболет сказал
это точно таким же тоном, как и слова о том, чему не учил его старый Каральби. —
Мой кан крепко усвоил одно важное правило: если чем и стоит гордиться в жизни,
то не благородной кровью, а благородными и мужественными поступками.
— Об этом же говорит один человек, которого я уважаю больше всех в Ка-
барде! — Емуз был заметно взволнован.
— Кто этот человек? — спросил Тузаров.
— Я тебя еще с ним познакомлю. Ты вряд ли слыхал о нем.
— Я вообще мало встречал хороших людей...
— Зато всяких людей повидал, я думаю, множество?
— Повидал... Расскажу тебе все по порядку... Слушай мой хабар, — сказал
Тузаров.
* * *
После того как я отомстил бешеному Мухамеду за смерть своего отца, а за-
тем прошелся плетью по шакальей морде Шогенукова и разрубил пополам его
шапку, я думал, что мне никогда больше не жить в Кабарде, никогда не видеть
родной земли. И вдруг я натыкаюсь в лесу на мокрого, дрожащего от холода и
страха мальчика, чуть не утонувшего в тот вечер в Тэрче. Узнав, кто он такой, я
решил взять его с собой в изгнание. Вырастив из сына князя мужчину и воина, я
мог рассчитывать на примерение Кургоко. Немало, думал я, будет значить и рас-
сказ самого Кубати о смерти Исмаила. Скорее бы Хатажуков узнал правду...
Я очень радовался тому, что мальчика не пришлось увозить силой. Об од-
ном только я жалел и продолжаю жалеть до сих пор: напрасно оставил в живых
Алигоко Вшиголового. Но в тот час я еще не подозревал, что руку убийцы моего
отца и разорителя нашей усадьбы направлял именно он, трусливый подстрекатель
и алчный хищник. И понял я это уже позже и не без помощи Кубати, который че-
рез несколько лет, повзрослев, смог mo-настоящему оценить иге подробности по-
ведения Алигоко, каждое произнесенное им слово, каждый многозначительный
взгляд или ухмылку — так мы с ним и разобрались в истинном смысле тех крова-
вых событий.
Без особых сложностей доехали мы с Кубати до Сунд-жук-Кале, откуда я хо-
тел перебраться в Крым. У меня с собой не было никаких ценностей, а в тех мес-
тах, где хозяйничают татары, и шагу не ступишь без денег. Либо помирай на гла-
зах у всех с голоду, либо продавайся в рабство. А продавалось и покупалось в этом
людском скопище все что угодно: всевозможное оружие, лошади, невольники,
среди которых больше всего было ады-тов, калмыков, курджиев, мудави... (так
кабардинцы называли в старину грузин и абхазцев)
Впервые в жизни я собирался шключить сделку. У нас не оставалось ника-
кою другою выхода, кроме продажи бабуковской лошади. Мальчик очень нуждал-
ся в теплой одежде, а оба мы - в крыше над головой.
Один торговец предложил мне за бабуковскую лошадь тридцать турецких
серебряных монет — пиастров.
Одного пиастра нам с Кубати хватало на то, чтобьи два дня и две ночи про-
жить на постоялом дворе. Я купил все необходимое для мальчика, а себе — бурку
и башлык.
Оставшиеся деньги должны были пойти на дорогу в. Крым. Но хотя в гава-
ни теснилось множество судов, ни одно из них не отваживалось поднять якорь.
Мы попали сюда в неудачные дни: джигиты морских просторов пережидали вре-
мя осенних бурь. Очень огорчались и работорговцы: невольников надо было кор-
мить — кто же-станет их покупать раньше, чем наступит день отплытия!
Не знаю, что я стал бы делать дальше, если б нам неожиданно не повезло.
Как-то раз на пустынном берегу на меня напали три грабителя. У одного из двух,
кто остался лежать на земле, оказался увесистый кошель-с серебряными бешли-