здесь.
Уорки сдержанно рассмеялись. И даже в глазах у Кургоко промелькнуло
что-то похожее на улыбку. Ханаф, мужчина лет сорока, небольшого роста, в обыч-
ной обстановке очень непоседливый, относился к тем людям, которые никогда в
жизни не унывают и всякие невзгоды сносят беспечно, с легкомысленными шу-
точками. Вот и сейчас он немного осмелел и категорически заявил Хатажукову:
— Разреши мне еще одно слово, глубокочтимый Кургоко, это уже о другом.
Что бы там ни было, а ты у меня в гостях. И хотя бы ради моих будущих внуков, которым я буду о тебе рассказывать, ты должен отведать моей шуг-пасты (соло и
пшенная мамалыга, соответствует русскому «хлеб-соль»). А я еще не видел,
съел ли ты хотя бы крошечку. Конечно, все мы сейчас точим зубы на Алигота-
пашу, но разве это значит, что мы не можем съесть перед дорогой по куску мяса и
выпить по глотку махсымы?
На этот раз уорки засмеялись погромче, а Кургоко улыбнулся по-
настоящему:
— Хорошо, друг мой, я сделаю так, чтобы ты не мог меня в чем-либо упрек-
нуть. — Он отщипнул кусочек ячменной лепешки, прожевал его и запил водой. —
Вот и все. На большее я сегодня не способен. А то, что ты распорядился в хатажу-
ковском деле быстрее самого Хатажукова, мне понравилось. Однако сообщи кре-
стьянам — я им не приказываю, тут дело добровольное...
Ханаф укоризненно покачал головой:
— Зачем лишние слова? Наши люди и так все поймут по-человечески, хотя
чуть ли ни у каждого в этом хабле «волчье» имя.
В гостевую передали охапку ореховых вертелов, унизанных кусками зажа-
ренной на углях баранины, — блюдо, особо любимое татарскими мурзами и назы-
ваемое тюркским словом «шашлык».
— Дорогие, желанные, высокочтимые! Доставьте мне радость, угощайтесь!
— умоляюще заголосил Ханаф. — Давайте кушайте, пока горячее, а я, прошу меня
извинить, оставлю вас на короткое время: надо пойти встретить этих бездельни-
ков из соседнего селища. Уже топот копыт слышен...
Чуть помедлив после того, как Ханаф вышел во двор, Хатажуков поднялся:
— Пора и нам. — Меж его густых, круто изломленных бровей залегла глубо-
кая складка. — Все вы дали мне слово быть со мной до конца. Ну а если кто свер-
нет в сторону — носить ему не шапку, а черный колпак, каким венчают головы
трусов. Согласны?
Как тут было не согласиться...
* * *
Ночь выдалась тихой, безмятежной. Ярко сверкали звезды, а вокруг луны
слабо светился красноватый ореол.
Мерной размашистой рысью скакали всадники хатажуковского отряда по
кратчайшему пути к стоянке сераскира. Когда до нее оставалось совсем немного,
Кургоко приказал перейти на шаг, чтобы подъехать к крымцам по возможности
бесшумно.
В это время Шогенуков мучительно размышлял, как ему действовать даль-
ше. Послать к Алиготу своего человека еще оттуда, из этого проклятого маленько-
го хабля, он так и не смог. Да и нельзя было вдруг выехать оттуда верховому, не
вызывая никаких подозрений. А сейчас требовалось принять быстрое решение. И
действовать в открытую, чего Вшиголовый терпеть не мог. Любой рискованный
шаг был ему не по нутру. И все-таки, завидев в ночи огни стоянки, Алигоко, холо-
дея от ужаса, ударил коня пятками по бокам, рванулся вперед и на бешеной ско-
рости поскакал к шатру Алигота-паши. По дороге он выстрелил вверх из пистоле-
та и стал громко кричать:
— Алигот, Алиго-от, на коня! Скорей на коня-а-а!
Весь отряд с Хатажуковым во главе пустился вдогонку, проклиная предате-
ля и суля ему страшные кары.
Предупреждение Алигоко все равно оказалось слишком поздним: крымцы
не успели изготовиться к отражению атаки. Сонные и неповоротливые после
плотного ужина, какой отпор могли они дать стремительным всадникам! Лавина
конницы пробивалась к середине лагеря, обтекала его с флангов, не давая отчаян-
но вопящим крымцам добраться до своих лошадей. Более упорное сопротивление
встретилось только у сераскирского шатра. Здесь дрались телохранители паши —
воины самые сильные и мужественные. Пока они сдерживали яростный напор
Хатажукова и ближайших его соратников, толстый Алигот с поразительной резво-
стью вылетел из шатра и через мгновение был уже в седле: недаром одного из за-
пасных его жеребцов всегда держали оседланным у самого входа в шатер.
Пши Кургоко увидел сераскира и обрадовался: слава аллаху, сейчас наконец
доведется скрестить оружие с подлым оскорбителем, но Алигот имел, оказывает-
ся, совсем другие намерения. Огрев коня хлесткой камчой, он погнал черного, как
безлунная ночь, иноходца в темноту, к той окраине лагеря, которая не была еще
замкнута кольцом окружения. Бок о бок с ним скакал Алигоко Вшиголовый, ус-
певший сменить свою усталую лошадь.
Князь выхватил тяжелый пистоль и в сердцах, не целясь, выпалил вслед
беглецам. Бросить бы коня вперед, но путаются в ногах, не дают ходу последние
недобитые охранники, еще немного промедления — и уже бессмысленно пускать-
ся в ночную погоню...
Все-таки спас Алигоко, чтоб ему вши отъели голову, злобного крымца, ус-
пел в решающий миг выхватить господина своего разлюбезного из-под обруши-
вающегося меча Азраила, ангела смерти.
Участь сераскирской сотни была ужасна. Здесь не помогли татарам ни
громкие призывы к аллаху, ни мольбы о пощаде, ни оружие. Те уорки, что сопро-
вождали Шогенукова в эту ночь, за исключением двоих, не последовали за своим
пши. Они как ехали вместе со всем отрядом, так вместе с ним же напали на крым-
ских друзей Алигоко. (Кстати, впоследствии они не раз благодарили небо — мо-
жет, аллаха, а может, Уашхо-кана — за то, что так удачно вступили на «путь ис-
тинный».)
Все крымцы до единого, не считая сбежавшего вместе с Алиготом сотника,
были убиты. Эти люди с самой своей юности больше думали о грабежах, чем о
трудах праведных, больше думали о захваченных в набегах женщинах и о жирной
еде, чем о воинских подвигах, и меньше всего они помышляли о том, что стране,
которая вознамерилась жить за счет других стран, рано или поздно приходится за
это горько расплачиваться.
Хатажуковцы почти не имели потерь — всего несколько раненых да один
убитый.
Татарские кони, оружие, пригнанная вчера для Алигота-паши скотина, по
приказанию князя, были разделены между крестьянами — участниками побоища.
Кургоко не был доволен исходом нападения — ускользнул тот, ради кого за-
тевалось все дело. Однако уорки, а также крестьяне — их мнение тоже интересова-
ло Хатажукова — убедили князя снова надеть шапку. Ведь урон, нанесенный са-
молюбию и гордости Алигота-паши, позорно бежавшего куда глаза глядят, был,
несомненно, велик.
Все еще хмурясь и досадливо морщась, Кургоко вынул папаху из-за проймы
черкески и медленно водрузил ее на голову, надвинув на самые брови.
Странно было, что теперь никто не заговаривал об Алигоко. Посмотрели
выжидательно па большего князя, но вопросов не задавали. А он тоже молчал.
Или еще не осознал до конца поступок Вшиголопого, или просто имя его произ-
носить не хотел.
Поручив тлхукотлям предать земле тела убитых татар, князь вместе с вер-
ными своими соратниками отправился домой.
* * *
Утром Кургоко был далеко от «проклятого места».
Незадолго до полудня его уговорили устроить привал. Мысль об этом ему,
вероятно, не пришла бы в голову до тех пор, пока не пала бы под ним лошадь.
Хатажуков спешился, подошел к родниковому ручью, бросил несколько