пригоршней холодной воды в свое разгоряченное лицо. Потом он выпрямился, с
болезненно-приятным напряжением расправил плечи и огляделся вокруг, испы-
тывая странное чувство, — будто впервые в жизни ему вдруг нечаянно открылась
красота его родной земли.
Далеко в сторону солнечного восхода простиралось волнистое взгорье, по-
крытое коврами свежего разнотравья, а кое-где — бурыми войлоками пашен. К
югу уходили ряды лесистых кряжей, которые упирались в лежавший поперек их
пути Пастбищный хребет, подобно лохматым щенкам, присосавшимся к материн-
скому брюху. Над Пастбищным хребтом чуть подрагивала в полуденном мареве
жаркого солнечного неба кружевная полоска вечноснежных гор. Это уже Главный
хребет Кавказа — естественная граница Кабарды с Грузией; граница жесткой и
мягкой зим; за эту высокую-гранитно-ледяную преграду, протянувшуюся от Ахы-
на (Черное море) до Хазаса, каждую осень улетают дикие гуси. Потому и слово
есть такое: Кавказ — «Кау-каз», что означает «гуси-лебеди».
Здесь, у начала предгорий, — самая благодать хоть для человека, хоть для
любого зверя или птицы. Ласковый освежающий ветерок песет в себе ароматы
трав и дикорастущих плодовых рощ, измельченную в пыль влагу стремительных
горных потоков и неслышное дыхание беспредельно выносливой земли, готовой
без конца принимать в свое чадолюбивое чрево семена новой жизни.
В некотором отдалении на пологий пахотный косогор выкатывали крестья-
не тяжелый общинный плуг с парой колес по бокам: в него обычно запрягалось
цугом три или четыре пары быков, а иногда столько же лошадей.
«Самое время, — подумал Кургоко. — Пахотный месяц... (май) Наверное, и
наши сегодня тоже начинают... Э-эх! И что бы нам не жить, да еще на такой земле!
А ведь не дают нам жить... Иногда мы и сами не даем себе жить по-человечески».
И почувствовал пши Кургоко, князь — правитель Кабарды, нечто вроде за-
висти к оживленно горланящим тлхукотлям, которые не просто взялись за долго-
жданные весенние работы, а с рьяным упоением на них набросились. До Хатажу-
кова долетали отдельные веселые возгласы, раскаты смеха. И как беззаботно сме-
ются адыгские крестьяне — им для этого и особого повода не нужно! Тут молодой
бык заупрямился, в ярмо не хочет совать голову; там кто-то собачке на хвост на-
ступил, а она, жалобно iя икнув, сгоряча куснула за ногу своего собственного и го-
рячо любимого хозяина; а потом самый горластый детина высказал предположе-
ние, отчего у местного муллы сегодня с утра живот разболелся, — и уж на этот раз
от дружно грянувшего хохота даже стая грачей, скакавших за плугом, так и взви-
лась в воздух.
Настоящая причина веселья, думал Хатажуков, конечно, не в этих мелочах,
а просто бывают дни, когда по-весеннему сильный и добрый солнечный свет про-
никает до самых глубин души, когда взрыхленная пашня пахнет будущим хлебом,
когда человеку верится в лучшее, верится в скорую жизненную удачу гораздо
сильнее, чем обычно.
Здесь, как и во многих местах Кабарды, пахоту и жатву люди проводят в то-
варищеском единении, перебираясь с одного участка на другой дружной общи-
ной. И Кургоко сейчас представлял себе, как тот крестьянин, чье поле вспахали
первым, уже умчался в село подготавливать кебак — на верхушках двух длинных
жердей будет укреплена доска и на ней расставлены всякие мелкие поделки, вы-
резанные из дерева фигурки. Главное праздничное развлечение: мужчины скачут
верхом (если есть на чем) и с ходу стреляют (если «есть из чего) в цель, стараясь
сшибить какую-нибудь игрушку. Орды босоногих мальчишек будут устраивать
свалки под шестами кебака и в честной борьбе — до крови из носа — завоевывать
соблазнительные призы, падающие на их отчаянные головы. До позднего вечера
затянется шумное веселье, хотя и пиршество будет отнюдь не жирным, и мулла
постарается испортить праздник, пытаясь прекратить этакое языческое непотреб-
ство с его кафами да уджами, «шипса-псисами» да ажигафами. (Народные танцы,
веселое «водолейство», т. е. шутливое зубоскальство, и ряженые — с козлиными
рогами и бородами из конских хвостов — совсем почему-то не по чутру новой ре-
лигии.)
А у Кургоко Хатажукова заботы сейчас совсем иные. Надо князей собрать,
большой разговор вести с ними об угрозе, которая нависла над землей предков.
Надо остановить тех, кто собирается в дальний поход за сомнительной славой и
рискованной добычей. Надо примирить тех, кто в ссоре, не допускать никаких
распрей и надменного соперничества. Сейчас все князья и уорки должны, как это
говорится, конно, людно и оружно постоять за Кабарду. Первое, что придется сде-
лать, — сколотить несколько сторожевых разъездов: пусть держатся все время у
северных пределов края...
— Позволь, высокий пши, раздумья твои прервать, — один из приближен-
ных тронул Хатажукова за локоть. — Пора тебе подкрепиться. Уже все готово.
— Хорошо. Иду. — Кургоко хотел было повернуться, но вдруг что-то при-
влекло его внимание. — Смотрите, к нам какой-то всадник приближается. Подож-
дем его.
А всадник, появившийся из-за поворота дороги и ехавший неторопливой
рысью, увидел, наверное, людей и подстегнул коня.
— Это Казаноков, — сказал князь. — Вот с кем хотелось мне встретиться...
— Я вижу, что-то случилось. Не поладили с надутым крымцем? — спросил
Джабаги после того, как спешился и вежливо поприветствовал князя и всех ос-
тальных.
— «Не поладили» — не то слово, — усмехнулся Кургоко.
— Значит, совсем поссорились! — уверенно предположил Казаноков.
— Давай-ка, Джабаги, сядем у огня.
Перед началом разговора князь пытливо всмотрелся в ясные и спокойные
глаза молодого мудреца.
— Скажи, друг мой, а кто тебе раньше нас мог сказать о том, что произошла
ссора? Ведь ты приехал совсем с противоположной стороны.
Сухие губы Джабаги дрогнули в улыбке:
— Наверное, доблестный Алигот изо всех сил пырял ножом в убитого быка?
Это я по поводу случая на охоте.
— Удивительный ты человек, Казаноков, — князь покачал головой. — Если
бы я тебя не знал, то подумал, что богатства сераскира стали именно твоей
добычей'. Что ты еще знаешь?
— И мало и много. Но об этом скажу потом, сейчас не время. Сначала мне
надо узнать, чем все-таки кончилась твоя, добрый мои пши, встреча с крымцем.
— Ну что же, слушай, — вздохнул Кургоко. — А потом можешь меня осуж-
дать...
* * *
Джабаги задумчиво перебирал прутиком угольки костра. Перед двумя собе-
седниками стыли куски жареного мяса, стояло нетронутым питье в серебряных
чашах.
— Нет, князь! поднял голову Казаноков. — Осуждать я тебя не буду. Как мне
тебя осудить, если на твоем месте я поступил бы точно так же? Если ты и заслужи-
ваешь какого-то упрека, то лишь в одном: чересчур большие надежды возлагал на
возможную справедливость и великодушие ханских сановников, да и на... как бы
тебе сказать... силу, что ли, своего влияния. Извини за прямоту...
— От тебя я всегда жду только прямоты, — ответил Кургоко. — Говори, что
думаешь, и не бойся меня задеть.
— Теперь мы должны думать и говорить о будущем нашей земли. Причем о
ближайшем будущем.
— Об этом у меня и болит голова. Алигот крепко вколотил в нее своим чубу-
ком кое-какие мысли.
— Будет тебе терзаться! Оставь, князь!
— Попытаюсь, — Кургоко взял прутик из рук Джабаги и стал сам ворошить
угольки в потухающем костре. — Ты знаешь, друг, у меня за щекой еще одна но-