вость... Вот уже несколько дней она, как ноющий зуб, не дает мне покоя...
И Кургоко рассказал о встрече Адильджери с загадочными незнакомцами,
один из которых просил передать Хатажукову, что Кубати жив и здоров.
Джабаги тихонько засмеялся:
— Похоже, дорогой Кургоко, что мы с тобой приберегали друг для друга
один и тот же хабар.
— Ты... ты и это... — ахнул князь.
— В том, что Кубати жив, тебе мог бы свидетельствовать твой приятель Али-
гот-паша, — невозмутимо заявил юный старейшина. — А в том, что он здоров,
вполне чувствительно убедились два матерых шогенуковских охранника, которые
сопровождали сераскира в лесу.
Лицо князя окаменело. Видно, он хотел что-то спросить, но не смог.
— Правда, правда, — радостным шепотом заговорил Казаноков. — Тут не
место шуткам или досужим слухам. Я сам видел Кубати — джигит хоть куда! —
разговаривал с ним. Он умница и прекрасно воспитан. Не всякому отцу такое сча-
стье!
— Джабаги... — хрипло выдавил Хатажуков. — А с ним, с мальчишкой, что
за человек?
— Скажу и об этом. Ты, помнится, говорил, высокий пши, о необходимости
сплочения всех князей и уорков, о примирении кровников... Говорил, что рассчи-
тываешь на мою помощь. Я готов сделать все, что в моих скромных силах. Но, зна-
ешь, дорогой мой старший, начинать мне тут придется с тебя... Да, да, ты не ос-
лышался! Человек, воспитавший твоего сына, семь лет, как один день, деливший с
ним пищу и кров, учивший его всему, что знает и умеет сам, — это Канболет Туза-
ров.
— Убийца моих братьев... — чуть слышно проговорил Кургоко. — О, аллах,
укрепи мои силы!..
— Не так все это было, — грустно вздохнул Джабаги. — Но не я тебе, князь,
буду рассказывать горькую правду. Тебе надо встретиться с Канболетом и Кубати.
Сын, конечно, останется с отцом — не думай, что он в заложниках, но Кубати, так
же, как и я, считает, что ты должен примириться с Тузаровым, который ни в чем
не виноват. Ты ведь знаешь обо всем со слов Алигоко Вшиголового, а уж его «че-
стность» известна всем.
Хатажуков долго молчал, затем, бросив прутик в кострище, сказал рассуди-
тельно и твёрдо:
— Сейчас я не могу говорить о примирении. Но встреча которую ты предла-
гаешь, нужна.
— И я ее устрою, — пообещал Джабаги.
ХАБАР ОДИННАДЦАТЫЙ,
подтверждающий мудрость того изречения,
что если ты тревог не знал,
то и спокойствия не оценишь
— Девочка моя, а ты помнишь о том, что он — княжеский сын? — спросила
Нальжан.
Щечки у Саны полыхают ярким румянцем, глаза лучистым блеском светят-
ся — видно, они совсем недавно повстречали взгляд других глаз, таких же бесхит-
ростно-восторженных.
— Что ты сказала, Жан? — рассеянно спросила девушка. — О чем я должна
помнить?
— О том, что мы с тобой не княжеского рода. — Нальжан вздохнула украд-
кой и отвернулась.
Медленно угасла улыбка на пухленьких губах Саны, печально поникли
длинные ресницы. Не говоря ни слова, она взяла медный узкогорлый гогон и по-
шла к реке. По дороге вспомнила: а ведь, кажется, Кубати шел как paз на берег ре-
ки, когда они так смешно и неловко столкнулись липом к лицу под этим ореховым
деревом и от неожиданности на какой-то едва уловимый миг выдали своими взо-
рами то, что ревниво и бережно хранилось в душе. Потом оба торопливо напусти-
ли на свои лица выражение безразличного спокойствия, но сделали это настолько
неумело, что не выдержали, смущенно рассмеялись и поспешили в разные сторо-
ны.
Нет, она не нарочно пошла за водой, уверяла себя Сана. Когда брала гогон,
она не думала, что может встретить Кубати там, внизу, под обрывом, на узенькой
береговой кромке. Правда, после слов тети она сразу же почувствовала нетерпе-
ливое желание увидеть его. Почувствовала, что ей это просто сейчас необходимо.
Для чего и зачем — пока еще неясно. Скорее всего, чтобы понять, не последняя ли
была у них сегодня... такая вот встреча в саду... И если ей пришло в голову отпра-
виться за водой раньше, чем она вспомнила, что в ту же сторону побежал и Куба-
ти, значит, сама рука судьбы ее подтолкнула.
Кубати на берегу не оказалось, и в груди у Саны шевельнулся тугой и колю-
чий комок болезненного разочарования. Девушка набрала воды в медный сосуд,
присела на камень, задумалась. До сих пор, вернее, до нынешнего разговора с
Нальжан Сана и не помышляла о каких-то изменениях в своей жизни, а во всем,
что касалось этого могучего и красивого парня, не заглядывала вперед дальше,
чем на один день.
Зашуршали чьи-то легкие шаги по речной гальке, и знакомый голос произ-
нес:
— Ты похожа на Псыхогуашу! — Кубати вышел из-за большого камня.
Сана сердито посмотрела на юношу:
— Я не гуаша! — Она сказала эти слова так гордо и многозначительно, будто
принадлежность к высшему сословию находила постыдной. — И хотя ты, парень,
рожден в семье высокородного пши, бедным простым девушкам не может попра-
виться, когда ты за ними украдкой подсматриваешь.
— При чем здесь пши? — растерянно пробормотал Кубати. — Что может
быть на свете высокороднее твоих глаз, твоей...
— Прибереги свои слова для той, которая будет тебе ровней! — решительно
отрезала Сана, подхватив гогон, и встала.
— У меня ни для кого, кроме тебя, никаких слов не будет. — Кубати загоро-
дил ей тропинку.
— Пропусти, будь великодушен, всесильный пши! — смиренной овечкой
прикинулась Сана. — Не стоит, даже скуки ради, тратить время на пустые беседы с
низко-рожденной.
Кубати побледнел и отступил в сторону. Сана быстро пошла вверх по тро-
пинке. Провожая ее взглядом, Кубати сказал негромко — и боясь, что она услы-
шит, и втайне желая этого:
— Выпить бы глоток воды из твоих ладоней — вот за что я, не колеблясь,
отдам княжеское звание.
Она услышала, но не подала виду: не остановилась, не ответила.
* * *
Емуз и Канболет сидели у очага, в котором только начинал разгораться
огонь. В открытом дверном проеме мягко светился предзакатным розовым цветом
прозрачный лоскут неба, криво обрезанный снизу темным зазубренным лезвием
горного хребта. В хачеше все сильнее сгущался сумрак, но мужчинам не хотелось
зажигать факел.
Куанч стоял, привалившись спиной к опорному столбу, и рассказывал:
— ...И вот когда моя любимая собака — звали ее Акбаш, я с ней пас овец —
облаяла нашего таубия, то он, этот зверский человек, приказал кобеля пристре-
лить, а меня побить палками. Проклятый Келеметов Джабой! Чтоб у него все зубы
выпали, а один остался — для зубной боли! Как меня избили его прихлебатели —
думал, помирать надо! И все потому, что кричать я не хотел. За это Джабой сильно
обижался на меня и тоже помогал бить, пока не вспотел. Потом толстозадый Ке-
леметов приказал привести меня к себе во двор и там на землю бросить. Сказал,
отдохнет немного, покушает — и опять бить будет. Сказал, все равно из этой радо-
сти (по-балкарски «радость») он горе сделает, заставит плакать и кричать. Вече-
ром снова бил палкой. Палка твердая, из кизила. Я хотел за ногу его укусить, не
достал, зато па тляхетен ему кровью харкнул. Орал таубий: «Языком заставлю
слизать», — а у меня в глазах белый свет черным светом стал, все пропало и я сам
пропал. Ночью холодно стало — ожил. Пошевелился — чуть от боли не завопил.