лет не ступал на твердую землю!) — такой кого хочешь испугает. И вдруг этот му-
жик (он понял, какую игру ему надо играть) издает леденящий душу стон и зака-
тывает глаза так, что видны одни лишь огромные белки с красными прожилками:
надо же, как удачно совпало, — он у самого костра все это проделал и его лицо бы-
ло видно очень ясно.
Беглецы благополучно миновали охраняемую часть берега, и лишь тогда на
судне заметались огни факелов, послышались крики, лязг металла, выстрелы —
шум неизбежной свалки. Значит, толпа каторжников хлынула на палубу.
Судьба в эту ночь выкидывала кости для нашей троицы шестерками вверх.
В конце темного переулка, на выгоне, паслись стреноженные лошади. Тут же дре-
мал под деревом, преклонив голову на седло, беспечный коновод — молодой па-
рень в ветхой одежонке. Его быстро «стреножили» и заткнули рот полой собст-
венного чекменя. Забрали валявшиеся тут же, на земле, уздечки.
Одного из коней Кубати оседлал и предложил Жихарю, уже вполне осво-
ившемуся с земной твердью.
Скакали быстро, не останавливаясь почти до самого утра. Чтоб не загнать
лошадей, Кубати иногда перехоти на шаг. Перед рассветом свернули с дороги в
лес и Кубати повел кавалькаду замысловатыми кривыми путями, чтоб сбить с
толку возможную погоню.
Когда взошло солнце, они остановились в узкой лесистой лощинке, по дну
которой протекал тихий ручей. Запаренных лошадей выходили, потом дали им
напиться и привязали к деревьям. Куанч повалился на землю и тут же заснул.
Жихарю, зверски голодному и усталому, было все же не до сна. Воля, во-
люшка! Упоенный счастьем, он едва не прыгал, как дитя. Бегал босой по ручью, окунул голову в чистую воду, плескался. На солнечном склоне лощины он обна-
ружил густой малинник и с жадностью набросился на спелые ягоды. Принес це-
лую пригоршню и Кубати, в задумчивости покусывавшему стебель травинки. И
тут Жихарь вдруг успокоился и… заплакал.
* * *
В лето от Рождества Христова 1662-е некие воровитые людишки развешали
в разных частях Москвы подметные письма. В сих пасквилях утверждалось, что
бояре царские со всякими немцами стакнулись и хотят Москву продать. Взбунто-
вались черные люди, к Кремлю пали: выдавай-де, царь-батюшка, дворян продаж-
ных. А великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Вели-
кия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств, и земель восточ-
ных и западных и северных отчич и дедич, и наследник, и государь, и обладатель
спешно в село Коломенское удалился и там во дворце заперся. Десять тысяч душ
черного люда пришли в Коломенское и почти половина полегла там под картечью
и саблями немецкого и стрелецкого корпусов. Все остальные были в железа взяты
и судимы.
Сильно осерчал царь по прозвищу «Тишайший». Махал своими белыми
ручками и топотал ножками. Еще две тысячи человек были повешены, обезглав-
лены, четвертованы. Остальных пощадили. Только уши бунтовщикам обрезали,
да на левых щеках выжгли букву «б» и в Сибирь с семьями сослали. Мальчикам от
12 до 14 лет отрезали по одному уху. Затесался среди этих мальчиков и Жихарь,
сирота, в безвыходных крепях пребывавший у самого боярина Долгорукова.
В Сибирь он не попал, а вместе с несколькими Иванами, родства не помня-
щими, на Дикое поле побежал. Несколько лет спустя стал Жихарь вольным каза-
ком веселого Стеньки Разина воинства. Ходил на стругах славного атамана в Пер-
сию, богатую добычу привез оттуда — на целый год хватило вина пить от пуза. По-
том по Волге-матушке гулял. Брал и Астрахань, и Царицын, гулял и в Камышине,
и в Саратове, и в Самаре. Под Симбирском на рожон наткнулись. Побил там боя-
рин Барятинский бунтующей крестьянской голытьбы большие тыщи. Побежали
казаки вниз по матушке, по Волге, а вдогон им плыли страшные плоты с висели-
цами, на которых горемыки несчастные гроздьями висели.
Стало после этого таять войско Степана Тимофеевича. Уж недолго остава-
лось атаману до того дня, когда в Кагальницком городке своя же казачья знать его
схватит и в Москву потащит (в 1670 году).
Жихарь с частью казаков к запорожским сечевикам пробирался, да угодил в
татарский полон. Двадцать лет ему тогда было. После этого вот уж тридцать седь-
мой год пошел, как он в неволе крымской. Последние восемь лет — к веслам при-
кованный.
* * *
Под вечер, когда поспали по очереди и Кубати и Жихарь, двинулись даль-
ше, к маячившим в туманной дымке к величественным снежным горам. Голод все
больше давал о себе знать, но никто не жаловался — мелочь!
Всю ночь ехали по-над краем лесистых предгорий, все так же держась в сто-
роне от проходившей через селения дороги.
На рассвете устроили вторую стоянку. Умылись, попили воды.
Хорошо бы сейчас хоть табачку, — мечтательно сказал Жихарь.
— Не-е-ет! — покачал головой Куанч. — Сейчас бы кусок мяса и чашечку ай-
рана.
— Оружие нам надо, вот что! — тоном старшего заявил Кубати. — А то едем,
как без штанов. Цыпленок попадется — даже зарезать нечем. Без седел тоже пло-
хо. У нас одно всего...
Жихарь вдруг расхохотался:
— «Чумой заболел!» От умора!
Кубати ласково шлепнул Куанча по затылку:
— Он у нас молодец! Куанч горестно вздохнул:
Молодец, молодец... а Емуза убили... В этом ты не виноват, — строго сказал
Кубати. — И не горюй. Он как мужчина погиб.
Куанч отвернулся. Со страхом он думал о судьбе Канболета. Что, если тоже
погиб? Наверное... А кунаку наплел он, будто рана пустяковая, будто Канболет и
трех дней не пролежит… Вот горе-то!
— А долго нам еще бегать? — спросил Жихарь.
— Еще одна такая ночь, — ответил Кубати, — и мы в безопасности. Тогда за-
езжай в любой дом и отдыхай спокойно. Татар в этой местности уже не будет.
Крепко их напугал князь Кургоко…
В безопасности они оказались раньше, чем думал молодой Хатажуков.
Пониже того места, где устроилась тройка наших доблестных джигитов, за
чащей кустарника виднелась продолговатая поляна. Десятка два всадников вы-
нырнули из леса и крупной рысью стали пересекать поляну с юга на север. Кубати
напряженно всмотрелся — нет, не татары — и вдруг резко вскочил на ноги и крик-
нул во всю мощь своих богатырских легких:
— Канболе-е-ет!
Всадник, скакавший впереди, резко осадил коня и повернул голову на крик.
* * *
На поляне весело потрескивал костер. Жихарь от души резвился среди ог-
ромных кусков вяленой говядины, кругов копченого сыра и кувшинов с махсы-
мой. Кубати и Куанч уже насытились — им, как и подобает горцам, нужно было
немного.
Теперь они сидели вчетвером под старой дикой яблоней и тихо беседовали.
Четвертым был человек возраста Канболета со страшным вдавленным рубцом на
виске, доходившим до глаза. Вернее, надо было сказать, до бывшего правого гла-
за. Канболет представил его:
— Это Нартшу. Мы с ним вместе еще в юности участвовали в кое-каких не-
больших стычках.
Нартшу буркнул что-то невнятное, но его единственный глаз смотрел на
Канболета с восторженной влюбленностью.
— Здесь все люди — его люди, — продолжал Канболет. — Это свободные
джигиты. Вы понимаете. Нартшу появился там... на Шеджеме, когда я, как по-
следний лентяй, еще пролеживал бока под присмотром Нальжан. Вот он по-