тяготения сильных мира сего к чужим землям и чужому добру. На суше
и на море, у берегов Европы и берегов Америки бушевала война за ис-
панское наследство. В России и в ближайших к ней землях еще долго
будет продолжаться Северная война. Во множестве стран люди стреля-
ли, кололи, рубили, жгли, грабили. А во всех тех странах, которые пока
еще не втянулись в драку, сильные мира сего точили клинки и запаса-
лись порохом. Они внимательно присматривались к соседям и выжи-
дали: а ну, кто там будет обескровлен раньше других, чьи слабеющие
руки не смогут с прежней цепкостью удерживать свое богатство?
Особенно пристальным был взор турецкого султана. Взор, уст-
ремленный на Северный Кавказ.
ХАБАР ПЯТНАДЦАТЫЙ,
нисколько не противоречащий поговорке:
«Сначала с медведя шкуру сдери,
а мех потом гуаше дари»
Незаметно промелькнули сухие знойные дни месяца сенокосного (август),
и вот уже потянулась плавная череда таких же почти жарких, но чем-то более
приятных и для души и для тела прозрачных дней месяца жатвы и оленьего рева.
И это время в предгорьях па пологих пастбищных склонах, на лесных полянах и в
уютных годинах царит благостно-безмятежная тишина. Слегка привядшая листва
деревьев застыла в легкой, словно бы рассеянной задумчивости, по полдня непод-
вижно висит над прозрачной бездонностью неба какое-нибудь одинокое белое об-
лачко, птицы стараются щебетать вполголоса, и даже обычно проворные и болт-
ливые ручьи, кажется, замедляют свой бег и текут с еле слышным журчанием.
Вся земля — и там, где к ней прикладывались руки пахари, и там, где она
сама взрастила дикие травы и пущи лесные, — выглядит так, как будто осознает,
что у нее есть совесть и есть сердце, похожие на человеческие, и сейчас ее совесть
кристально чиста, а на сердце — мир и покой...
Кургоко и Кубати Хатажуковы вдвоем, без провожатых, медленно ехали
мимо длинного, вытянувшегося между берегом реки и лесистым склоном, прося-
ного поля, на котором заканчивалась уборка щедрого в этом году урожая.
Тлхукотли и пшикеу — последние были вольноотпущенными княжескими
крестьянами и арендаторами княжеской земли — работали не каждый в отдель-
ности на собственной ниве, а сообща: сначала на тех наделах, где зерно созрело
раньше, затем переходили туда, где колосья еще могли подождать. Одни труди-
лись на жатве, другие возили воду, еду, дрова, третьи готовили пищу для всех.
На краю поля стоял вместительный балаган из свежеобмолоченной соло-
мы. В нем хозяйничала «гуаша просяного шалаша». Сегодня, в последний день
жатвы, предстояло веселое крестьянское пиршество с песнями, танцами, соперни-
чеством в удальстве и благодарственным восхвалением богов. Больше всего будут
славить Тхагаледжа — бога земледелия (и пусть этот новый аллах не обижается). А
пока «просяная гуаша» — женщина, которой посчастливилось быть избранной на
столь почетный пост — начинала печь на необъятной общинной сковороде об-
щинный «кыржынище» величиной с тележное колесо. Дело это — испечь первый
хлеб из муки нового урожая — святое дело, и по кусочку от «кыржынища» доста-
нется каждому.
Люди работали с такой веселой увлеченностью, словно заняты были не
важным делом, требующим старания и аккуратности, а играли в азартную игру.
Уж насколько хорошо знал людей Кургоко, и то озадаченно покачивал го-
ловой: удивительный народ эти кабардинцы! Ведь они прекрасно знают, что со
дня на день ожидается разбойничье нашествие из Крыма. Знают, что скоро грянет
гром, и придется каждому бросать свои закрома, а жен, детей, немудреный скарб,
скотину укрывать в труднодоступных горах. А сейчас они вполне довольны, рады,
что вечером повеселятся от души.
Кургоко обернулся, скользнув взглядом по Кубати, — тот ехал чуть позади,
по левую руку. Хорош парень! И сила, и мужество, и ум, и воспитание... А как он
показал себя на игрищах! Ни один старик не мог вспомнить джигита, равного
этому юнцу. Единственно, что смущает Кургоко, — это некоторая замкнутость Ку-
бати: что-то в нем есть непонятное, чужое...
* * *
Кубати в это время размышлял примерно о том же самом. Он так же, со сво-
ей стороны, чувствовал исходящий от отца холодок отчужденности. На людях
Кургоко держался немножко проще: мог и улыбнуться, и пошутить, а стоило толь-
ко им остаться вдвоем, как во время сегодняшней конной прогулки, князь погру-
жается в раздумья, будто в чащу колючего кустарника, и от него даже слова было
трудно дождаться. Посмотрит изредка — глаза хоть и строгие, но добрые — вот и
все. Не может ведь Кубати сам начинать разговор...
Вспомнились недавние игрища: вот, кстати, и дерево, с которого он тогда
вторым сорвал ветку, но первым ее доставил по назначению. А опередил всех на
пути к раскидистому дубу тот парень, который здорово стрелял из лука. Кубати
обошел его уже перед самой поляной. Остальные всадники сильно отстали...
Хороший парень. Кажется, Тутук его имя. Он потом ловко вознаградил себя
за то, что пришлось уступить первенство: достал снова лук и, тщательно прице-
лившись, перерезал стрелой ремешок, на котором прикреплены были к столбу
шапка и тляхстены, висевшие до сих пор в целости и сохранности. Поощряемый
восторженным хохотом толпы, Тутук, не слезая с коня, подхватил с земли ценную
добычу и ускакал в сторону своего дома. Скоро он вернулся — уже в обновках — и
пошел туда, где звучала музыка, наигрывая завлекательные мелодии кафы пли
уджа. Девушки теперь бросали на него смущенные взоры и каждая мечтала, что-
бы Тутук танцевал только с ней.
К почетным столикам, за которыми восседали князь Кургоко, Канболет и
старейшины, глашатай подозвал молодого Хатажукова и других участников со-
стязания. Самые старые из присутствующих — Инал Быков и тлекотлеш с редким
именем Карабин-Кара — торжественно объявили, что лучший в Кабарде и «во
всех окрестных землях до самой Андолы» панцирь завоеван сыном Кургоко и бу-
дет принадлежать ему и его потомкам по неотъемлемому и никем не оспаривае-
мому праву. Да станет это известно каждому, в том числе и тому, кто убивает соба-
ку в воде, которую пьет, и грубит жене, с которой живет. Все поняли намек на
Алигоко Вшиголового и одобрительно закивали головами, а Канболет вздохнул с
радостным облегчением.
Стоявший неподалеку от этого своеобразного мехкема (высший суд) Шот
одобрительно крякнул и со спокойной душой вновь запустил руку в огромный ко-
тел, где еще плавали куски остывшей говядины. К нему подошел уставший после
танцев и скачек и изрядно проголодавшийся Тутук:
«Не ешь в одиночку, ни с кем не делясь, как это делает ногайский
князь!»
— А-а, это ты, мой славный нарт Сосруко! Может, украдешь огонь во-о-он от
того костра и мы здесь зажжем свой? Мясо разогреем.
— Ох, мой воробышек! Неужели еще не наклевался?
— Я тебе вот что отвечу. Правильно говорят: печаль желудка скоро забу-
дешь — не скоро сердца печаль. От себя добавлю, что и радость желудка тоже не
бывает долговременной.
— Подожди-ка! — насторожился Тутук. — Что там происходит?
Люди, посланные в княжеский хачеш за панцирем, подняли отчаянную су-