Упала докторша в ноги батюшке – что делать отче?!
Отец Серафим. Как мог, успокоил женщину, да и выпроводил. А сам подошел к иконе Матери Отца и Бабушки Сына и долго смотрел глаза в глаза лику нарисованному.
После этого еще на два дня и две ночи затворился.
На третий – приехал к нему участковый. Детки малолетние в округе стали пропадать. Не навсегда. Попозже находятся. Только мертвые. Фотографии показывал. Лежат мальчики и девочки смирненько, как ангелочки. Ни пореза на них, ни синячочка. Начальство велело списывать эти пропажи на несчастные случаи. Мол, заблудились или хворь, какая, с ними приключилась. Вроде инфаркта или инсульта. Да только, какие же это несчастные случаи, если в жилах найденных деток ни кровинки не оставалось?
Упал участковый в ноги отцу Серафиму.
– Помоги, святой старец! Не могу я на душегубство глаза закрывать!
Налил отец Серафим ему стопочку. Сам пригубил. Да и выпроводил, благословя.
А сам нашел глазами икону Левого Крайнего Защитника Всех Обездоленных и громко так сказал:
– Что ж Ты так, Твою Мать?
Еще день и ночь безудержно молился отец Серафим.
А утром приехал к нему посыльный от мэра, привез послание. Желал мэр, по примеру просвещенной Европы и прочих передовых стран с окраинами, однополые браки разрешить. Да не просто так, а по всем правилам – с венчанием в его, отца Серафима, церкви. И чтобы батюшка из своих ручек благословение брачующимся давать изволил. А буде отец Серафим заартачится, на его место уже и другого священника присмотрели. По-прогрессивнее.
– Не дождетесь, – рявкнул батюшка, прочитав, – Так мэру и передайте.
Посыльный же ни капли не оробев, высморкался, об его рясу руку вытер и сказал с ухмылкой:
– Ты, поп, на митрополита надежду не имей. С ним уже все обговорено.
– Пошел вон, холуй, – только и вымолвил батюшка. А как посыльный уехал, вытащил из погреба литровую бутыль самогона, снял с иконостаса лик Спаса Во Хмелю и надолго уединился с ним в своей келье.
Если бы кто из прихожан на следующее утро увидел отца Серафима, то врядли бы его узнал. Опухшее лицо, темные мешки под красными, как у кролика, глазами, а главное – абсолютно гладкий подбородок. Побрился бесогон наш. И это еще не все – сменил батюшка рясу на поношенный костюм, оседлал велосипед да и поехал в город. Там он отыскал ломбард, где заложил золотые уклады с икон и нательный крест. На вырученные деньги купил он здоровенную бочку на колесах, наподобие тех, что в старину воду возили для пожарных и иных каких надобностей. Прикупил так же на рынке резвую лошаденку со сбруей, запряг ее в водовозку и поехал в село Тиверезовку. Там разыскал мужика по имени Евлампий и купил у него чудо-аппарат, да припасы для него. Загрузил все на свою повозку и вернулся в свою церковь. Занес все внутрь, заперся изнутри и неделю до него никто не мог достучаться. Ходоки, искавшие с отцом Серафимом встречи, рассказывали, что слышны из церкви шипенье, да бульканье, да еще, вроде капает да журчит там что-то. И запах такой благостный оттуда тянется. Прям неземной. Сивушный.
Через неделю распахнулись двери церковные и стал отец Серафим выносить к повозке разные емкости, да в бочку содержимое выливать. Долго ли коротко, а наполнил батюшка полную бочку. После чего снова двери запер, перекрестился в последний раз, да и поджег храм Божий.
Не все, видать, вынес бывший поп. Потому как, не успел он и ста метров отъехать, как внутри церкви что-то бухнуло, и пожар такой в небо полыхнул, что аж спине Серафима Алексеева жарко стало. Не стал бесогон наш оборачиваться, а лишь лошадку направил к дороге, что вела ее обратно в город. Только недалеко он уехал.
Стоит на дороге олигарх, Велиалом одержимый, лыбится.
– Ты что это, – говорит, – горелым так тянет, да и зарево над лесом в полнеба? Неужто пожар в твоем хозяйстве приключился?
Смолчал Серафим, только глаза потупил.
А Велиал не отстает:
– Ты, я вижу, никак в расстриги подался? Давно пора. Хоть на человека стал похож.
И снова не было ему ответа.
Повел бесноватый носом и еще шире заскалился:
– А в бочке чего везешь? Самогон? Никак на продажу?
Сидит Алексеев, в глаза врагу своему не смотрит.