Когда Ариадна чего-то не понимала, было только одно место, где она могла получить ответ. Обернувшись птицей, Двуликая взмыла ввысь и направилась к Даме.
Внутри Галереи пространство было гораздо шире, чем казалось снаружи: аккуратный домик превратился в свободные для посещения залы. Этот музей мало был похож на тот музей естественных наук, в который ходила Исида, и это явно было не последней причиной, почему она ходила вокруг экспонатов с широко открытым ртом и сыпала вопросы Монике и Баттерфлай с Септембер.
– А это что? – Исида резко остановилась, всматриваясь в огромное полотно на стене.
– Картина художника, который пропал в Седьмом Мире некоторое время назад. После бала он так и не вернулся домой. Его семья пожертвовала его последнюю работу, в знак доброй воли. Говорят, что художник был влюблен в Первый Мир, – голосом гида пояснила Баттерфлай.
– Ага, – протянула девочка, не отрывая взгляда от картины.
– Понравилась.
Исида медленно кивнула, всматриваясь в сотни белоснежных линий, паучьими нитями охватывающие полотно. Все они брали начало из плотного источника в нижнем центре картины; в этот источник словно впадали вытянутые круги Юпитера одного из секторов, наполненного холодным серым и ледяным голубым, отделенным от колониального синего, который встречался чуть ниже с волной саксонского синего. Наполненная удивительно неправильной формы линий нижняя половина картины одними линиями стремилась к центру композиции, другими же изгибалась у неприметного черного ядра совсем близко к источнику паучьих нитей. Верхние сектора, словно отдельные миры со своими ядрами, лепестками рододендрона и агапантуса слева, пурпурной дейции и аконита в центре, лепестками глоксинии цвета фиолетового бархата с рубиновым сердцем справа, словно отдельные миры на картине, выделялись на фоне остальных опутанных паучьими нитями, пустынных миров, отдельных, но все же выросших на основе источника, белоснежного, тянущего их к себе.
– Какая интересная картина, у нее есть название? Я что-то ее не помню, – прозвучал голос Моники из-за спины замершей Исиды.
– Кажется, сам художник собирался назвать ее «Аттрактор», правда считал ее незаконченной и не дал имени. Не успел.
– А что такое «аттрактор»? – спросила Исида. Ей отчего-то казалось, что название очень подходит, но она не знала наверняка, не понимая название.
– Некоторое пространство динамической системы, к которому тянутся все траектории некоторой области в бесконечном времени*, – монотонно отчеканила Септембер.
– В Шестом есть выражение «все дороги ведут в Рим», – задумчиво протянула Моника. – Похоже, это тоже своеобразный аттрактор, только в небольших размерах нашего мира.
– Можно и так сказать.
Исида была далека от науки, но даже ей казалось, что в этой картине отразилось гораздо большее, чем явно упрощенное для нее определение «аттрактора». Ей показалось, что она поняла, чего не хватило в картине – исхода. Того, к чему приведет полное поглощение источником протянутых всюду белоснежных линий. Эта неизвестность все казалась ей такой знакомой, словно художник отобразил на своей картине саму жизнь.
– Исида? Пора идти, – Моника положила руку ей на плечо. – Раз Адагеил уже ушла, я сама провожу тебя до Театра.
На выходе висела еще одна небольшая картина: забавного вида слегка вытянутый человек с тростью, ярким гримом, кланяющийся на фоне большого здания с вывеской «Пустошь».
– А это?..
– Стинки, владелец театра. Скоро вы с ним познакомитесь, – Моника почти насильно, но мягко подтолкнула девочку к двери, бросая на ходу сестрам:
– Была рада повидаться, пока, – протянула она, хлопая дверью.
Баттерфлай и Септембер переглянулись.
– Может, чай? – нежно улыбнувшись, Баттерфлай кивнула в сторону лестницы.
– А после нам еще реставрацию проводить новых экспонатов, задание до следующей недели.
– Но сначала – чай, – надув губы, младшая из близнецов повернулась в сторону лестницы.
– Чур я первая, – Септембер сбросила с себя вид строгого владельца Галереи и за три шага обогнала Баттефлай.
Уходящим Монике и Исиде послышался радостный смех.