Голова гудела, как паровоз. Больно.
Она огляделась. Сзади послышалось рычание.
– Монстры Куклы? Идеальная смерть, – девушка раскинула руки в стороны.
Послышались выстрелы, и Монику прижали к себе знакомые нежные руки.
– Моника, ты в порядке? Скажи, что они тебя не ранили.
Галатея смотрела с волнением, неподдельным беспокойством – совсем не как та.
– Ты хочешь моей смерти, Галатея?
Принцесса во все глаза уставилась на девушку.
– Шутки у тебя, конечно.
Моника ослабла, и девушки обе опустились на колени. Галатея принюхалась: вся одежда девушки была покрыта странными ошметками не то мяса, не то какой-то кожи. Белое платье как снег, украшенный алыми и желтыми цветами. Моника нащупала брошенный револьвер, схватила его и сложила пальцы на курок. Внутри нервы скрутились в такой комок, что уже, казалось, было не разорвать.
Галатея была в панике. Все переменилось так быстро, и поведение Моники было слишком странным, пугающим.
– Что ты делаешь? – она протянула руки, пытаясь дотянуться до оружия.
– Ты ведь хотела, чтобы я сделала это, – Моника почувствовала, как у нее вспотели руки. Пальцы задрожали, соскальзывала с курка револьвера, неуклюже направленного куда-то в живот.
– Пожалуйста, ты же не совсем сошла с ума. Объясни, что произошло?
– А что? Ты или твоя вторая сущность, уж не знаю, безумно жаждете моей смерти. Бекума знала это, она всеми силами намекала мне, что я умру совсем скоро. И ты… не ты, твоя Противоположность, она убила мою, она хочет быть вместе, и она хочет смерти. Но она права, мы ведь не могли бы быть раньше без опаски на людях, и Королева. Черт. Интересно, что с ее Противоположностью? Забавное слово, не находишь? – Галатея попыталась снять пальцы Моники с курка. – Они так себя назвали. Эти существа из Девятого.
– Я никогда не хотела твоей смерти. И Бекума лишь издевалась. Не принимай ее взгляды так близко к сердцу. Она пыталась просто сделать мне больно.
– Прости меня, – девушка зажмурилась, чувствуя, как глаза начинают болеть, а еще руки… им страшно, даже больше, чем всем нервным окончаниям в теле, ведь кому, как ни рукам надлежит выполнить такую сложную миссию? Убить себя.
– Моника, не смей!
На белом платье появились черные пятна. Гниль. Покрывшиеся сверху коркой открытые раны продолжают болеть внутри. И зудит так, что хоть срывай запекшуюся кровь, срезай порченную кожу и расчесывай, глубоко ныряя пальцами в гной.
С безумством, пожалуй, сложнее. Его просто так операбельным путем не убрать, как опостылевшую раковую опухоль. Оно въедается в кожу, завладевает твоим рассудком. Мгновения – как паразит, вирус, множащийся за секунды.
– Моника, дурочка. Что же ты наделала? – Галатея положила девушку на колени.
– Ты… да… же… не… плач… ешь, – с простреленным желудком говорить было тяжело и больно, но зато резко захотелось жить.
– Зачем? Из-за глупости? Я давно все слезы по твоей вине пролила.
– Фу… как… гр… убо, – она попыталась засмеяться, но из горла вырывались только хрипы под аккомпанемент кровавого кашля. – Когда… ус… пела… то?
– Вспомни сама. Когда… ну, та перестрелка двести лет назад. Потом через несколько месяцев, когда Женевьева пыталась раскроить тебе череп. Эти моменты были для меня самыми ужасающими. Одна только Королева знала, сколько слез по тебе я пролила.
– Почему? – она продолжала задавать глупые вопросы, переставая дышать.
– Я ведь люблю тебя, дуреха. Сама будто не знаешь.
– С-спа… – прошептала Моника.
Галатея тепло улыбнулась, смотря, как полные безликой тоски и грусти глаза закрываются. Если она прольет по Монике хоть слезинку, то сможет отпустить. Должна ли она пойти за ней? Как говорила Дама: «Наша жизнь – такая трагедия, которую даже в “Пустоши” не поставишь. Стинки, если ему предложить, загорится идеей, конечно, но все равно откажется. Его куклы не способны прочувствовать боль реальных людей.»