Боба сконфуженно захихикал и спрятал свои глаза под стол. Леля осталась сидеть на месте, устало сказав:
-- Я не могу пить. У меня болит голова...
Трузин, быстро взглянув на Лелю, сердито проворчал:
-- Анекдоты? Я сам -- скверный анекдот.
Дверь тихонько отворилась и тоненький голосок спросил:
-- Можно?
Это был Жоржин -- маленький, хилый мальчик, бледный, с недетски-грустными глазами и скорбной складочкой между бровей, от которой казалось, что у него один глаз стоит выше другого. Привыкший к постоянному одиночеству, он равнодушно оглядел гостей усталым, безучастным взглядом и поздоровался с ними, не глядя. Но мать свою он целовал долго, с какой-то болезненной страстью обнимая ее и прижимаясь головой к ее груди. Он пришел проститься с ней перед сном.
-- Довольно! -- строго сказала Валентина Павловна, считая проявление в детях чувства признаком невоспитанности: -- Ложись не в детской, потому что мы тебе будем мешать спать, через стену все слышно, а у меня в будуаре!.. Тусклые глаза ребенка засияли теплым огоньком.
-- На твоей кровати, мамочка? -- радостно спросил он, вдруг весь оживившись: -- И ты потом ляжешь со мной?..
-- Да, да! -- нетерпеливо отмахивалась от него мать: -- Иди!.. Еще не добежав до двери, мальчик крикнул горничной слабым голоском, захлебываясь от счастья:
-- Маша, я буду спать на маминой кровати!..
Это "мамина кровать" прозвучало так чисто и трогательно, что всем стало как-то неловко, не по себе, как бывает иногда в обществе, когда среди обычной лжи вдруг кто-нибудь скажет горячую правду или проявит искреннее, ничем неприкрытое, чувство...
Трузин проводил мальчика взглядом до дверей, потом посмотрел на Лелю -- светлыми, сияющими глазами. Она ответила ему таким же сияющим, влажным взглядом; от чистой, теплой радости ребенка на нее пахнуло ее детством, точно овеяло свежим, весенним ветерком. Она видела по глазам Трузина, что и в нем шевельнулось то же чувство. Но он тотчас же отвернулся, как будто она поймала его на чем-то постыдном, смущенно провел рукой по своей лысой голове и, сердясь на самого себя, буркнул:
-- Подумаешь, какое счастье...
Опять наступило молчание -- тяжелое, густое, давившее на голову и плечи. И звонок, неожиданно прозвучавший в передней и точно разодравший тишину, заставил всех вздрогнуть.
Послышались в передней шаги горничной; щелкнул замок, открылась дверь. Кто-то вошел и медленно раздавался в передней. Потом осторожно постучал в дверь Лелиной комнаты. И все одновременно вскрикнули;
-- Войдите!..
Вошел барон.
Леля задрожала и в ужасе закрыла глаза. Валентина Павловна приподнялась было, но тотчас же опустилась в кресло, как будто сразу обессилев, и лицо ее стало безжизненно-серым. Ее испуг сообщился и Трузину, который тревожно уставился на барона своими мигающими, красными от пьянства и бессонных ночей, глазами. Общий страх сковал и Бобу, не смевшего пошевельнуться на своем стуле...
Но это продолжалось всего лишь одно мгновение. Барон был, как всегда, чисто выбрит, аккуратно одет -- в черную пару и смокинг, с ослепительно белым воротничком и прекрасным галстуком; волосы, седоватые на висках, были гладко причесаны, волосок к волоску, с ровным пробором посреди головы; усы закручены кверху и на кончиках франтовски распушены. Видно было, что он долго, тщательно одевался и немало времени провел в парикмахерской... Он стягивал с рук лайковые перчатки -- и, делая это, оглядел всех, сидевших за круглым столиком, внимательно и, как показалось в первую минуту, холодно и строго. Но вслед за этим он спокойно, сдержанно улыбнулся и, отвесив почтительный поклон, еще издали, неторопливо направился к ним, не переставая улыбаться.
У всех сразу отлегло от сердца, стало легко и весело. Валентина Павловна вскочила, уже с радостно сияющим лицом и протянула ему обе руки, как она делала это вчера с князем, коротко, возбужденно смеясь, говоря капризным тоном:
-- Наконец-то! Как это мило -- так запаздывать!..
Барон смотрел ей в лицо восхищенными глазами, точно не видел ее целые годы; наклонившись, он поцеловал ее руки -- одну и другую -- осторожным, нежным поцелуем и сказал, любуясь ею с настоящим обожанием:
-- Виноват, виноват...
Было ясно -- он просил у нее прощения, он пришел к ней -- с желанием мира и любви. Валентина Павловна торжествовала. Мягким, кошачьим движением она прижалась на мгновение к его груди, шепнув ему:
-- Твоя! Веришь?..
Барон ласково взял ее за плечи и, как будто стесняясь посторонних, осторожно от себя отодвинул. Он ответил ей громко, смеясь: