Светлана шикнула на не в меру смешливую сестренку.
— Дождешься у меня!
— Ну а кто тогда, как думаешь? — стала приставать Нюська.
— Может, Гришка Свиридов? — неуверенно подала голос средняя, Дашка.
— Да ну вас! — отмахнулась от них Светлана. — Связалась с вами, мелюзгой. В следующий раз лучше с подругами гадать буду — вот уйду на Крещенье к Зоське Даниловой, там таких малолетних не держат. — И она нагнулась за пимом.
— Ой-ой, надо же, взрослая какая, прямо тетенька! — ехидно зазудела Нюська.
— Да уж повзрослее тебя, балаболка, — беззлобно отозвалась Светлана.
— Дарья, она нос задирает — давай ее в снегу вываляем! — выпалила Нюська — и тут же отскочила подальше от старшей сестры, опасаясь возмездия.
Но Светлана, похоже, пропустила Нюськины подковырки мимо ушей. Она вдруг ойкнула и торопливо стянула с ноги многострадальный пим. Сестры уставились на нее в недоумении — хотели было что-то сказать, но Светлана уже запустила руку внутрь…
Нюська с Дашкой так и ахнули.
— Цветок! Настоящий? Откуда?!
Светлана, держа в руках Петрухину розу, медленно завертела головой по сторонам.
— От суженого, надо думать… — в голосе ее слышались изумление и тихий восторженный трепет, а взгляд продолжал скользить по улице.
У Петрухи внутри все пело и ликовало. Но в следующий миг парнишку прошибло жаркой дрожью: глаза его встретились с ищущим взглядом Светланы. Он даже приготовился уже встать да во всем повиниться, ведь и думать не думал, что можно не заметить человека с шести-то шагов! Однако пристальный взор Светланы задержался на нем лишь самую малость — и сейчас же скользнул дальше. Неужто не заметила? В душе у Петрухи заворошилась причудливая смесь облегчения и досады.
— Да нет тут никого, — проговорила Нюська, тоже малость поозиравшись. — Удрать успел… Дай розу-то подержать!
— Бежим лучше в дом скорей, замерзнет ведь цветок! — вмешалась Дашка. — Мороз-то, чуешь, так и кусает. Пошли, Светка, чего медлишь!
Светлана будто не слышала — все продолжала оглядывать улицу. Тогда сестры, не сговариваясь, подхватили ее под руки — и не успел Петруха и глазом моргнуть, как ворота с сердитым скрипом затворились.
«Вот чудачки, — усмехнулся Петруха не без тайного самодовольства. — Деревяшку за живую розу приняли! А Светлана-то… прямо онемела вся… Ничего, дома поуспокоятся, умом пораскинут — смекнут, что не каждый на селе сумеет такую работенку исполнить. И гадать долго не придется, откуда подарочек…»
Очень довольный собой, он поднялся из своего укрытия. На душе было радостно и неспокойно: ему казалось, что лицо его пышет жаром от восторга, а кровь в жилах бурлит, точно вино. Хотелось совершить что-нибудь буйное, озорное… Он весело гикнул — и помчался по улице, не чуя под собой ног. Опомнился только напротив собственного дома. А на углу заметил толпу ряженых. И его тут же осенило — теперь он знал, что делать.
Без долгих рассуждений вбежал во двор. Окна дома темнеют слепыми пятнами: там, небось, все уже почивают. Он пробрался в отцовский сарай. Ноздри сразу же приятно защекотал знакомый запах стружки и столярного клея.
Петруха принялся шарить ощупью там и сям. В спешке запнулся о колоду, но даже не почувствовал боли… Ага, вот груда пакли. Отодрать кусок побольше — сгодится на бороду… Моток бечевки — тоже пойдет в дело… А это что? Старый мешок из-под стружки… А вот бадейка деревянная — на голову ее, поверх шапки. Только первым делом тулуп наизнанку выворотить… Лицо — сажей перемазать…
Спустя короткое время Петруха выскочил из столярни преображенным. Теперь и его никто не узнает! Даже вон Полкан высунулся из конуры — зарычал, назад залез. Не признал, брехун старый, испугался!
А Петруха молодцевато вытащил из плетня жердину — посох будет! — и махнул за ворота.
Ряженые все так же толпились в проулке за соседним домом. Петруха направился туда.
Казалось, его появления никто не заметил. Да Петруха своим нарядом не очень-то и выделялся — были тут облачения куда причудливее. Какие-то полуптицы-полузвери — косматые да горбатые, с клювами и рогами, с лохмотьями растопорщенных крыльев. Лица почти у всех скрыты под жутковатыми рожами — у кого из корья березового да соснового, у кого из шкур или тряпья, а иные деревянные и размалеваны так, что… мама родная! Оно и понятно: испокон веку ряженые на Святках изображают нечистую силу, что догуливает последние денечки свои и оттого беснуется, дурит… Но что-то не мог Петруха припомнить, чтоб раньше на селе так вычурно рядились. И сколько ни силился распознать хоть кого-нибудь под диковинным обличьем — не получалось. И от этого еще больше захватывало дух…