Мы дружно захлопали.
"Ну, друг мой Дитер, с женой у тебя, похоже, вопрос решен", - чуть было не ляпнул я, но сдержался и полез за сигаретами. А Димыч, крякнув озадаченно, хлопнул Мелкого по плечу и задумчиво произнес:
- А знаешь, старый, мне вот чего сейчас в голову пришло. По итогам одной только минувшей войны мы еще лет триста должны вас ненавидеть на генетическом уровне. И когда я читаю о той войне, у меня нет никакой к вам братской любви. А руки сами по себе сжимаются в кулаки. Но в целом... Спроси меня, к кому из европейцев я отношусь лучше всего, я отвечу - к вам, немцам. Мы не очень любим людей, которые, улыбаясь, держат при этом камень за пазухой либо кукиш в кармане. Мне кажется, вы единственные, кому это не присуще ни в малейшей степени. Такая вот пертурбация геополитики. Как хотите, но за это срочно надо выпить, - и разлил, не скупясь, искренне сокрушаясь по поводу мизерного калибра нашей походной посуды.
Но тут же схватив чайную термокружку, перелил в нее содержимое всех стопок, долил до краев и попытался подняться. Хеля активно воспротивилась. Пришлось смириться. Он аккуратно поднес емкость к подбородку и очень серьезно сказал:
- Спасибо вам, ребята. Где вас раньше носило? Мрак. Я начинаю. Через минуту хочу видеть эту кружку пустой, - и запрокинул голову, облегчая нашу задачу ровно наполовину.
Пройдя полный круг, пустая кружка упокоилась на земле. Воцарилось недолгое молчание. Вспомнили об остывшем шашлыке, кто-то закурил. Димыч вновь прорвался к микрофону.
- А кстати... О том, чего не может быть. Дитер, бабульку у моста не забыл еще? Очень тебе рекомендую сходить к врачам провериться по поводу своей хвори. Наверняка ведь была у тебя какая-то болячка, а?
Немец сразу посерьезнел.
- Уже, - уставясь в костер, произнес он. - Не хотел говорить. Потому что это за гранью моего понимания. У меня рак легких. Был. - Он прикоснулся рукой к левой стороне груди. - С прорастанием опухоли в плевру. Третья стадия. Это приговор. Поэтому я и махнул рукой на здоровый образ жизни и вернулся к алкоголю и табаку. И заставил себя не думать о болезни и жить, сколько суждено. На всю катушку. Сегодня я успел сделать два дела. Сходить в кирху, попросить у мамы прощения и сделать томографию. Про маму говорить не буду, извините. А томография показала полное отсутствие опухоли. Конечно, предстоят еще более тщательные анализы, но врачи убеждены - я здоров. Как это может быть - не понимаю.
- А чего тут понимать? - хмыкнул друг. - Как просвещенный европеец, ты просто обязан созвать пресс-конференцию и рассказать всем интересующимся о бабушке Земляного Дедушки. И предложить построить у того моста здравницу "Последний путь". Рискуя при этом получить еще один диагноз - буйнопомешанный.
Дитер обескуражено развел руками, а напарник перевел взгляд на меня.
- А ты чего притух? Давай, колись. Чего ты там копнул эдакого и что за полшажка не сделал?
Я неохотно потянул очередную сигарету из пачки. Покрутил, кинул в костер.
- Не помню, почему без тебя, но по весне поехал я покопать на Тихвинку. Хабара практически ноль, вот только попалась мне висюлька странная. Брошь не брошь, медяха литая размером с Катин пятак. Кольцо в кольце, а в середине звезда Давида шестиконечная. Ну, орнамент странный. Будем дома - покажу.
- Ну, это понятно, - пробасил подельник. - Вместе съездим потом, прикопаем, где взял. А по второму вопросу чего скажешь?
Я окунулся в воспоминания.
- Да ерунда, если честно. В двухтысячном по Аргуту сплавлялись. Это река такая на Алтае. Шестерка. Ну, в смысле - шестая, высшая, категория сложности для прохождения. Приложило меня там, кстати, в пороге, от души. Есть там такой Карагемский прорыв. О нем совсем отдельная история, потом как-нибудь расскажу. Оч-чень непростое место. Так вот мы там на поляне катамараны собирали, к сплаву готовились. Куча народу, ясный день. И приспичило мне отлить. Ну, отхожу в кустики чисто формально, метров на пятнадцать. Сделал свои дела и по пути решил ветку облепихи зацепить. Сделал крюк метра три. И вдруг такой меня ужас обуял...
Смотрю на траву перед собой и понимаю, что туда становиться нельзя. Что это даже не смерть, а что-то куда более страшное. Стою, ничего не понимаю. Вон ребята переговариваются. Я их вижу, а они меня. Солнце светит, река шумит, птички поют. А меня колбасит, спасу нет. В общем, сделал я шаг назад, развернулся как в дурном сне и на ватных ногах кое-как в лагерь вернулся. Мучился очень долго от стыда за непонятную трусость свою и интенсивно потом доказывал сам себе, что я не такой. Стыдно вспоминать. Потом списал на непонятки и забыл. Такая вот история.
Не сводящая с меня глаз Хеля несмело напомнила:
- А возвращались мы к мосту зачем? Ты что-то вспомнил?
Тут я взбунтовался.
- Эй, народ, хорош меня пытать. Ну, было и было. Чего привязались? Пойдем лучше на лунную дорожку смотреть.
И мы пошли к воде. Полная Луна лупила вниз как ополоумевший прожектор. По воде скользили нереально четкие угольные тени от проплывавших по небу облаков.
- Колдовство, - тихо прошептала Хеля, прижавшись к Димычеву плечу. - Зазеркалье.
И тут меня накрыло. Сознание раздвоилось, и тот, новый я почти полностью вытеснил из сознания меня прежнего, оставив ему роль пассивного наблюдателя.
- Димыч, - обратился я к другу, - футболка чистая подлиннее найдется?
Подельник, задумавшись, утвердительно кивнул.
- Отдай Змее. Хеля. Иди в палатку, скидывай с себя все и одевай футболку. Потом - ко мне.
А сам пошел по берегу, выискивая сердцем подходящее дерево. Нашел. Обнял, послушал. Оно. Подошли ребята. Я, с трудом размыкая губы, произнес:
- Дитер. Стой и молчи. Ни звука. Понял? А вы разувайтесь.
Недоумевающие ребята медленно разулись и встали рядом со мной. Тот, второй я, уверенно ронял слова:
- Встаньте у этой березы. Одну руку положите на ствол, вторую - друг другу на плечо. Хеля - Димычу, и наоборот. Ногами встаньте не на корни, а на саму землю. Закройте глаза. Вслушайтесь. Это называется материнский круг. Приготовьтесь повторять за мной каждую фразу. Первый Димыч.
В висках моих ртутным набатом билась тяжелая кровь. В глазах плавали радужные круги. Я впитывал кожей все шорохи и запахи ночного леса. Луна опаляла сетчатку глаз под закрытыми веками. Пора. Я прикоснулся ладонью к стволу, чуть выше рук ребят. Из горла тихим гулом полились слова.
- Земля моя. Матерь моя изначальная от сотворения мира.
- ... от сотворения мира, - из бесконечного далека донесся голос девушки.
- Эту женщину я нарекаю своей, и да продлит она Род мой.
- Этот мужчина мой, и да продлю я Род его, - шепотом слетели слова с опаленных губ Хелены.
- И что не успею сделать я, сделают дети наши во имя вечной жизни твоей.
Звук наших голосов сверкающим инеем ложился на затихший лес.
- И жизнь суженой, дороже жизни моей.
- ... дороже жизни моей, - тянулись по стволу вибрации голоса друга.
- И даже смерть не разлучит нас. Так было и так будет.
- ... Так было и так будет, - в унисон отозвались ребята.
Береза жгла ладонь нестерпимо. Я, приходя в себя, уронил руку. Сил не было совсем. Сознание постепенно приходило в норму. Ошеломленная Хеля со страхом прошептала, разглядывая свои пальцы:
- Она жжется.
Димыч бережно взял ее ладошки и прижал их к своему лицу. Девушка обессиленно поникла в его раскрывшихся объятиях.
- Идите, ребята, в воду. Потом спать. Хеля, не бойся. Холодно не будет. Такая ночь, - пробормотал я и, шаркая ногами по земле, побрел к костру.
Потом мы долго сидели с Дитером, щурясь на огонь и молча прихлебывая из бутылки по очереди...
- Ich verschtehe, - сказал вдруг немец. - Und der Tod wird uns nicht trennen.
И смьерть нье разлучьит наз.
Конец первой книги