— Каковы ваши впечатления от Вьетнама?
— Отель как отель. Весьма чисто для военного времени.
— А я не могу сдержать восторга. Война, а нет коррупции, нет черного рынка, проституции, хаоса, грязи…
— Как иностранцы, мы изолированы. У них тоже свои проблемы. Вы не заметили взглядов женщин на ваши модные парижские туфли?
— Конечно, жажда красоты, одежды, всего, чего нет… Но и тихая улыбка затем, гасящая эту боль.
— На заводе я встретил вьетнамца, учившегося у нас. Полушутя спросил у меня, какая теперь в Европе мода. Услышав о мини-юбках, рассиялся в улыбке. Бывает ностальгия, как таковая, к родине. А у них ностальгия ко всему остальному миру.
Сквозь его немного скептический, а может быть, трезвый взгляд, вьетнамцев вижу более живыми, нормальными, близкими. За улыбкой разглядываю грусть или даже боль и начинаю любить простой человеческой любовью.
Война убивает разноцветье и делает все однотонным, маскировочным, серым.
Женщины чуть ли не ходят за мной по улицам, любуясь моим пестрым ситцевым платьем. До сих пор маленькая Ха, перед тем как пойти в гости или в театр, копается в моем гардеробе, показывает на это платье и просит надеть его вместо вечернего, черного. Оно для нее самое красивое из всех и не потому, что пестро, а потому, что оно было ей как первая весточка далекой и мирной жизни среди серого тона военных будней.
Нужно прикинуться невидимкой, чтобы увидеть мир.
Огромная информация захлестнула человечество. Но те, кто ее собирает и обрушивает на наши головы, остаются в тени и безвестности. Сами они не являются объектом информации, они лишь ее источники.
Один из таких мой румынский коллега. Пробирается в Лаос. Спит чуть ли не вместе с питонами, поджаривается на солнце и парится в джунглях для того, чтобы сообщить миру, который без него в общем-то слеп, что лаосцы переселились в пещеры, что в пещерах же работают ткацкие фабрики и типографии, что лаосские девушки, несмотря на свои лохмотья и пещерный мрак, по-прежнему хороши.
Когда наши маршруты совпадают, я его зову «королем цифр». Каждое свое впечатление он переводит в цифры. Его вопросы начинаются со «сколько?». Его записная книжка больше похожа на бухгалтерскую. Он не верит в слова, но верит в цифры.
Если гудит американский бомбардировщик, он прикидывает:
— Летят десять школ. Или, если хотите, семь больниц, или двадцать районных кинотеатров.
— Почему?
— Потому, что этот жук стоит миллион долларов.
При выстреле ракеты он сообщает:
— Стадион на двадцать тысяч зрителей улетел в воздух.
Как только взорвется бомба, он сразу определяет ее тоннаж:
— Две богадельни.
Когда ночью робот-разведчик гудит в темноте над нашей машиной, он успокоительно говорит:
— Всего лишь десять десятиэтажных жилых блоков кружится над нашими головами.
Он считает все: рыбаков, зенитчиков, количество отнятого у людей сна и пропускает в своей бухгалтерии только самого себя. Своя персона его не интересует. Ее как бы нет. Не прав ли бонза? Этот человек забыл о себе и вполне спокоен.
А мир постепенно становится глухим не только к словам, но и к цифрам. Какая-то прогрессирующая склеротическая глухота!
Лишь маленькая девочка около меня каждый день открывает чудо цифр. Каждый день она узнает какое-нибудь новое число, которое расширяет границы ее вселенной. Сначала шли десятки — для близкого круга цветов, птичек, подружек. Затем пошли сотни — деревья в лесу, светящиеся окна в городе, шаги на улице. Потом самый далекий круг — звезды. Пришлось перейти на тысячи. Эти нули словно детские ротики, открывшиеся от удивления на такие большие цифры.
Каждое утро ищет в газете количество сбитых американских самолетов.
— Две тысячи восемьсот. Как мно-о-ого!
Глазенки сверкают, ошеломленные цифрой.
— Сколько снежинок падает сейчас?
Начинает считать снежинки. Доходит до двадцати, сбивается, устает. Делает вывод:
— Самолетов падает больше, чем снежинок!
А я прячу грустную улыбку. Если бы она знала, как ничтожно это число по сравнению с будущими новыми самолетами. Если бы в ее маленькой головке уместились электронновычислительные цифры будущих массовых убийств, головка, кажется, не выдержала бы и взорвалась.
Но постепенно головка выработает средство самозащиты: глухоту к цифрам.
Три тысячи сбитых самолетов не искупают страданий одного ребенка.
Въезжаем в знаменитую провинцию Бак-нинь. Колыбель народной песни. Ке напоминает мне мелодию песни, которую я выучила в прошлом году: «Когда любишь, можешь лишиться всего». Единственный способ любить — лишиться.