В одно и то же мгновение мы с мамой прыснули и разразились смехом. На нас напал какой-то неудержимый смех. Наверно, мы от смеха стали лиловыми, как от чернил.
Маленький чертенок поднимает заляпанное чернилами лицо, смотрит на нас недоумевающе и опять трет паркет. Ее «конский хвостик» мечется в энергичном ритме. Мы продолжаем хохотать.
Через труд — к примирению.
Ребенок воспитывает меня, а не я его.
Он меня учит самому трудному — прощению. Прощать ему, прощать другим, всем, только не себе.
С того дня лишь посмотрю в ее глаза, в ее две свежие чернильные капли, вижу, как отражается в них мое бессилие.
Когда с ней невозможно справиться, иду за советами к тем, у кого нет детей. Им всегда все ясно, как ясно было и мне год назад. Но пока чернильное кораблекрушение еще далеко. Я еще в ожидании хоть какого-нибудь ответа. Ночью вижу сны (а если бессонница — видения), как я опаздываю и ребенок погибает.
Наконец, сообщают: «Через десять минут прибудет Нгуен». Внезапные посещения во Вьетнаме редки, только в исключительных обстоятельствах. Горничные превратились в бесшумный вихрь. Приносят бананы, меняют кипяченую воду в термосе на еще более кипяченую, моют чашки, ставят на стол лимонадные бутылки, запотевшие, из холодильника, кладут сигареты и сладости.
Видеть не могу конфет! Для детей нету, а для чужих гостей — целая гора. От этой разноцветной горы на меня находит новое упорство, я готова к новой борьбе.
Появляется переводчик Хоан, хотя нужды в нем нет. С Нгуеном мы говорим по-французски. Хоан серьезный, торжественный. Он будет «третьим». Облако предшествует буре.
Ровно на десятой минуте стук в дверь. Входит Нгуен в ослепительно белой рубашке. Его лицо излучает бодрость, как всегда. Знаю, что ничего не смогу прочесть на этом лице. Поздно уже следить за выражением своего. Оно меня выдает. Напряженное ожидание воплотилось в круги под моими глазами. Надежда, как тонущая женщина, кричит из моих глаз.
Садимся напротив. Хоан — в стороне. Появляется и Ке — как дополнительный «третий». Случай важный. Первый традиционный вопрос — о моем здоровье. Второй, с моей стороны, — о последних новостях. Сбит один вражеский самолет утром. Окольный разговор о международном положении. Нгуен действительно думал о моей просьбе. Голос его сдержан, как сжатая пружина.
— Понимаю твои чувства. Не думай, что я прибег к холодному рассудку, как к наемному убийце, чтобы убить их только потому, что они влекут за собой очень большие осложнения. Ты не имеешь даже представления какие.
Взгляд его убегает в сторону и вниз.
Молчу. Впрочем, я знаю, что мое лицо вполне достаточный и надежный собеседник.
— Я обратился в ответственные инстанции.
Представляю себе всю лестницу протокола. Предложения, мнения, собирание данных, заключение, оформление ответа. В напряженные военные дни я взвалила на них еще одну тяжесть. Мне стыдно, и я опускаю глаза. Но внутренне я непоколебима. Один ребенок стоит беспокойства всего человечества.
Он продолжает голосом, от которого постепенно, но быстро, как кровь из вены, утекает надежда.
— Оказывается, целый ряд социалистических стран и даже некоторые капиталистические предлагали нам прибежище для детей, пока длится война. Они даже настаивали. Вопрос обсуждался и был решен категорически. По многим серьезным причинам, которые я не могу тебе изложить, отказано всем. Без единого исключения.
Свинцовая тень принятого решения надвинулась и накрыла меня вместе с моей индивидуальной просьбой. Индивидуальная просьба в этом случае не больше, чем дрыганье ножек у букашки, перевернувшейся на спину. Та даже в более благоприятном положении. Еще может счастливо перевернуться. А я даже не дрыгаю ножками. Сижу, опустила руки.
Нгуен, чтобы подсластить горечь отказа, пододвигает конфеты. Увидев их, ощущаю новый прилив упрямства. Меня распирают протестующие слова. Против кого? Против принятого решения? Едва удерживаю их в себе. Они во мне гудят, как потревоженный улей.
Нгуен слышит в моем молчании этот подспудный гул.
— Если сделать для тебя исключение, все, кому мы ранее отказали, будут иметь основание считать себя уязвленными.
Его тихий голос так акцентирует слова, что как бы сама собой приходит догадка, что в первую очередь под многими странами подразумевается сосед с Севера. Он ближе всех географически, расово и по быту. Если детей послать туда на воспитание, кем же они вернутся? Ну, а уж если отказано северному брату, то всякое исключение действительно было бы вызовом.
После этой догадки прощаюсь с Ха навсегда. Мой завтрашний день пустеет. Не будет ее неистового плача, не будет маминых криков, не будет дня, облитого чернилами из бутылки.