Может, техника подвела?..
Николай Андреич позвонил домой, Олесе.
— Алло, Олеся? Как дела? Обед готовите? Ну хорошо, — голос у девушки был такой теплый, добрый, мягкий, что никак не хотелось говорить с ней о деле, но все-таки нужно. — Олеся, вы помните, я просил вас отправить факс?
— Факс?.. — Олеся замешкалась. — Да, что-то припоминаю. Давно это было.
Но, в общем-то, да. Припоминаю.
— Вы его отправили? Не забыли?
— Отправила…
— Странно… Почему же тогда Зарецкий, ну, в смысле, адресат молчит…
— Может быть, занят… — шепотом сказала Олеся.
— Что-что?
— Занят, может быть.
— Может. Все может быть. Спасибо. Счастливо вам. Надеюсь, обед будет вкусный.
Когда же закончатся эти мучения? Уж лучше бы она осталась в тюрьме.
Сидеть в камере было бы легче, чем ежедневно, ежесекундно предавать такого человека, как Астахов. И она ничего, совсем ничего не может сделать. Паук Форс крепко держит ее в своей паутине.
Доварив суп, Олеся принялась за уборку. Пылесосила и подметала с особой яростью. В каждой пылинке видела ненавистного Форса.
А тут и сам Форс объявился. Вошел неслышно, незаметно (и как он в дверь проник, вроде, закрыто было).
— Здравствуйте, Олеся. Как наши дела? Олеся подпрыгнула от испуга и обернулась.
— Леонид Вячеславович! Ну разве можно так пугать?
— Да что вы, Олесенька! Это я не пугаю. Это я так шучу. А вам бояться нечего. Ну, то есть, конечно, если вы будете делать все так, как нужно, тогда бояться нечего, — Форс скривил недовольную рожу. — Что-то я запутался в словесных оборотах. Для адвоката непростительно.
— Леонид Вячеславович, мне кажется, я не правильно поступила, что не отправила факс.
— Почему?
— Николай Андреевич очень расстроен, что нет ответа.
— Не волнуйся, ерунда. Этот факс — всего лишь обмен любезностями.
— Но почему он тогда так ждет ответа Зарецкого?
— Олеся, пусть тебя это не волнует, — Форс чеканил все более жестко. — Это не твоя проблема.
— Да, но Николай Андреевич убежден, что у него могут быть большие неприятности.
— Олеся, я последний раз повторяю. Николай Андреич со своими проблемами как-нибудь сам разберется. Понимаешь! Это не твоя проблема! А у тебя своих проблем много. Работай со мной… точнее — на меня, как договаривались, не думай ни о чем другом. И все у тебя будет хорошо. Ясно?
И Форс, грохнув дверью, вышел из дома. Он, кажется, уже и сам забыл, зачем приходил к Астаховым.
Кармелита приехала в театр на репетицию. И, пока Миро был занят в других номерах, пошла побродить по зданию. Как же оно изменилось за какую-то недельку. А ведь будет еще лучше.
В одной из комнат наткнулась на Рубину:
— А, милая, — окликнула ее старушка. — Заходи.
Кармелита зашла, осмотрелась. Стараньями Рубины комната обрела загадочный, мистический вид: подковы, лошадиные кнуты, свечки, иконки, коренья, сухие ветки.
— Хорошо у тебя здесь, интересно. Прямо гадальный салон открывать можно…
— Нравится? — гордо спросила Рубина.
— Нравится. Помнишь, ты мне говорила, что на новом месте надо сначала родным гадать?
Рубина улыбнулась и не стала говорить, что родному человеку, Миро, она уже погадала.
— Помню…
— Погадаешь?
— Садись.
Рубина быстро разложила карты:
— Ну мы посмотрим, что нас ожида…
Гадалка осеклась. И собрала карты еще быстрей, чем разложила.
Кармелита попробовала остановить ее.
— Постой, подожди! Что ты делаешь?! Что ты там увидела?
— Ничего. Ничего я тебе не скажу, Кармелита.
— Как это "ничего не скажу"?!
— Потому что ежели скажу, не ровен час, исполнится. А промолчу, может, и обойдется.
— Бабушка, ноты никогда так не делала. Ты всегда мне все говорила.
— А теперь промолчу. Я тебе добра желаю!
— Бабушка, ну скажи… — начала упрашивать Кармелита.
— Нет! — властно сказала Рубина. — Говорено нет, значит, нет. И не проси!
Лишь один день прошел, а как все изменилось.
Антон по-хозяйски устроился в кабинете Игоря. Первым делом осмотрел бар.
Ничего, неплохой подбор. Хотел, было, налить себе чего-нибудь повкуснее. И вдруг понял, что ему не хочется. Совсем не хочется пить. Раньше это было необходимо. То от страха, то от безысходности. А сейчас, в эту секунду, в этот день жизнь была так несказанно хороша, что для наслаждения ею совершенно не требовалось туманить мозги.
Это ощущение было для Антона настолько новым и неожиданным, что он замер, боясь спугнуть ощущение легкой радости.