Движения Халлтора становятся все резче, он входит невыносимо глубоко, резко, на острой грани между удовольствием и тянущим чувством чрезмерной заполненности. Откидываюсь назад, в колыбель сильных рук, и протяжно вскрикиваю, когда волк одной ладонью поглаживает мои лопатки, а второй — подхватывает под ягодицы и насаживает на себя еще плотнее, до звезд перед глазами и крика в потолок. Уже плевать, если нас услышат! Плевать, как на нас будут смотреть. Хочется слиться с любимым мужчиной сильнее, принимать больше и целовать-целовать-целовать приоткрытые губы, подхватывая рваные вдохи и резкие звериные стоны.
— Нанна, я больше не…
Халлтор рычит и толкается в меня резко, грубо, будто желая разделить надвое. Один рывок, второй — волк запрокидывает голову, заполняя каюту протяжным воем, а внутри меня рвется натянутая струна, разлетаясь в стороны ослепительной вспышкой. Перед глазами темнеет, а тело теряет все кости, превращаясь в подтаявшее желе.
Внизу мокро и жарко. Я чувствую, как семя Халлтора вытекает из моего лона, пачкая простыни и наши тела. Упираюсь влажным лбом в его лоб и чувствую, как горячее дыхание оглаживает щеки, как оно смешивается с моим, а губы волка находят мои и поцелуй кажется настолько сладким и упоительным, что в груди бьется только одно желание — никогда не отрываться от мужчины.
Вздрагиваю, когда он выходит и устраивает меня на своей груди. Слабо улыбаюсь, когда кончики его пальцев скользят по боку, мягко поглаживая и собирая остатки дрожи. Под щекой бешено колотится волчье сердце, и я блаженно прислушиваюсь, понимая, что все это из-за меня. И весь этот мужчина — полностью мой, как и я — его.
Метка на груди успокаивается, мягко пульсирует, и ее жар уже не болезненно-тянущий, а мягкий и обволакивающий, как пуховое покрывало.
— Спи, любимая, — шепчет волк, поглаживая меня по голове. — Спи, моя Нанна…
Глава 6
Снова вокруг — только белоснежная холодная пустыня. Мост переброшен через бездонную пропасть между замком и дорогой к вратам, покрыт льдом, закован им до самой последней досточки и похож на синий шелк, кем-то небрежно брошенный на снежную белизну.
Вокруг так тихо, что можно услышать, как двигаются снежинки, а под ступнями похрустывает тонкая ледяная корочка. Босые ноги проваливаются в пушистый холод по самые колени, а за спиной остается красновато-бурый след.
Моя собственная кровь, что сочится по животу и бедрам, пачкает морозную чистоту.
Прижимаю ладони к животу, к разорванному в клочья платью, там, где когда-то было мое нутро. Сейчас руки проходят насквозь, через внушительную дыру в ткани, через аккуратно растянутую в сторону кожу, закрепленную прозрачными нитками на боках; а кончики пальцев касаются позвонков изнутри, поглаживают бугорки, хватаются за клетку развороченных ребер, но боли нет. Совсем.
Идти некуда. Мертвые не живут среди живых.
За спиной что-то булькает, и я знаю, что это проклятая тьма идет по следам сбежавшей жертвы. Стискиваю зубы до хруста и медленно двигаюсь к мосту. Не могу вернуться, должна бежать-бежать-бежать прочь…
Ноги вязнут в снегу, как в киселе, тьма стягивается вокруг, бурлит, перекатывается волнами, как беспокойное море, и смотрит на меня злобными желтыми глазками. Сотня пастей открывается рядом, щелкает зубами, отрывая от платья и плоти внушительные куски. Я почти молю Галакто подарить мне боль, отрезвить, сдвинуть с места, дать воли и силы бежать, но нет.
Богиня давно глуха к молитвам.
Слушает ли она нас вообще? Или творит свое правосудие как вздумается, сидя на сверкающем троне в окружении братьев и сестер, да похихикивает над тщетными попытками выпросить хотя бы каплю жалости?
Разве может эта черная мерзость существовать в мире, где суд богини считается неоспоримым? Разве может Альгир резать женщин безнаказанно, просто ради развлечения, в мире, где ты будешь обречен переродиться в оборотня только в наказание за дурные мысли или мимолетные ошибки?
— Боги давно мертвы, Нанна, — шелестит рядом, у самого плеча, а я не могу обернуться, чтобы глянуть на говорящего. — Может, только Галакто и осталась, да развлекается как хочет? Ты не задумывалась? Когда в последний раз ты слышала, чтобы славили Конриду — богиню прощения и покоя? Или, может, слышала песни в честь Годивы — молчаливого покровителя мести и ярости? Не рассказывают больше сказки о Холраке, создателе великих островов, не поют песни о его жене, сверкающей Лирании, — матери всех лекарей. Даже о покровительнице магов Инладе мало кто помнит, а еще реже приносит дары в опустевшие храмы. Людям свойственно забывать. Они не желают зависеть от милости высших сил. Кто-то из богов уходит, оставляя после себя только блеклые воспоминания, а кто-то остается, вроде Галакто. Не проси у нее помощи. Этой бешеной суке нравится наблюдать за мучениями смертных… и бессмертных.
— За мучениями, которые ты ей подаешь на серебряном блюде!
— На все есть своя причина, — шепчет голос, на этот раз чуть ближе, будто обнимает за плечи невидимыми руками, а тьма медленно поднимается по ногам и скользит под разодранный подол, пробирается в изувеченное тело и сдавливает обнаженный позвоночник. — И даже у меня есть такая причина, птичка.
— У бессмысленного надругательства не может быть причины!
— У медали две стороны, Нанна, ты просто не видишь вторую, — голос почти стихает, а липкая лапа мрака обхватывает горло с такой силой, что я слышу хруст гортани, хочу закричать, но с губ не срывается ни единого звука. — Я тебе докажу. Все будет так, как велит госпожа.
“Какая госпожа?” — хочу спросить я, но темнота накрывает с головой, утаскивает за собой в бесконечный холод, где я могу слышать только треск костей и чувствовать, как под ребрами копошатся плети темноты и жгучей стужи.
***
Открыв глаза, я не сразу понимаю, где я, сколько времени прошло и что происходит. Только через несколько долгих секунд паника отступает, прячется в уголке сознания, всполошенная тихим дыханием волка, обнимающего меня надежно и крепко. Теплый воздух щекочет волосы на макушке, а я блаженно зажмуриваюсь, впитывая терпкий запах хвои и ежевики. Тянусь к плотно сжатым губам и краду поцелуй. Невинный и быстрый, едва ощутимый, как прикосновение крыльев мотылька.
Аккуратно выбираюсь из объятий Халлтора и одеваюсь. На стуле у кровати лежит купленная еще на Тасэлау одежда. Плотная ткань брони обхватывает тело, а я затягиваю ремни и поправляю ворот. Клинок не беру. Если бы мы прилетели на место, то Виго уж не постеснялся бы об этом сообщить.
Осторожно выскальзываю из каюты и поднимаюсь на палубу, прикрываю глаза рукой, когда ветер бросает в лицо пригоршню песчинок.
Над головой все еще блестят серебристо-синие капли звезд, но горизонт алеет и растекается в стороны кровавой акварелью, предупреждая — рассвет близок.
У левого борта, оперевшись на перила, застыл Фолки. Массивный посох стоит рядом; вытянутое навершие, похожее на наконечник копья, отсвечивает густой лазурью.
— Ну как? — пробасил мужчина, лукаво улыбаясь. — Успокоилась, принцесса?
Колдовское золото глаз полыхает из-под опущенных ресниц, и я уверена — маг видит меня насквозь и невозможно ничего скрыть от этого пытливого взгляда.
— Да, — отвечаю решительно и возвращаю улыбку. — Только дурные сны никак не оставят меня в покое.
– “Дурные сны”? — Фолки хлопает рукой по перилам, подзывает меня встать ближе и разделить последние минуты прохлады перед тем, как жар пустыни обрушится нам на головы.
— Я вижу Альгира. Я знаю, что это он.
Мы стоим плечом к плечу, не смотрим друг на друга, но в этом и нет нужды. Внизу тихо шуршит песок, а над головой покачиваются сложенные паруса. Корабль двигается за счет чего-то другого, а я ставлю себе мысленную пометку: спросить у Мерай, как тут все работает. Не к Виго же с этим подходить, в самом деле. Вон, как он у штурвала стоит: напряжен так, что рубашка на спине должна вот-вот треснуть — глядишь, взорвется, если лишний раз тронуть.