– Дело в том, что мы только что похоронили Эбби. И мне нужно время.
– Не откладывай этот вопрос надолго. Девочки подадут в суд, если ты не отдашь перстень добровольно.
Челси подняла руку и пробормотала:
– Нет, не сейчас, – и вышла на кухню.
Не успела она облокотиться о стеллаж с громоздившимися на нем медными сковородами, как дверь с шумом распахнулась и появился Грехем.
– Ах, Челси! – вздохнул он. – Я боялся, что не увижу тебя.
Грехем нравился Челси. Ровесник ее родителей, он стал их семейным адвокатом после смерти своего отца. Она привыкла к нему за долгие годы.
Обхватив себя руками за плечи, Челси бросила на него умоляющий взгляд:
– Неужели и ты будешь мучить меня, Грехем? Нельзя было оглашать последнюю волю мамы, когда ее могила еще не остыла, но ругаться из-за наследства – просто отвратительно. Они хотели этого, что ж, – они своего добились, но я не хочу даже упоминать о завещании, думать об этом или что-то предпринимать до тех пор, пока не похороню ее для себя. – Она махнула рукой в сторону входной двери. – Они собираются улететь домой, будто бы в их жизни ничего не изменилось. Наверное, так оно и есть для них, но не для меня. И мне нет дела до наследства, что бы там я ни наследовала, становлюсь ли я богаче на столько-то и столько. Я отказываюсь оценивать жизнь моей мамы в долларах и центах.
– Я здесь не за этим, – сказал Грехем и достал конверт из внутреннего кармана своего пиджака. – Это для тебя.
Челси опасливо взглянула на старый, потертый конверт.
– Если это старый биржевой сертификат, то он мне не нужен, – сказала она, хотя конверт выглядел совсем не как официальное письмо.
Он был небольшой, неопределенного вида, и даже оттуда, где она стояла, Челси увидела, что на нем отсутствует обратный адрес.
– Возьми, – настаивал Грехем, поднося конверт к лицу Челси. – Эбби хотела, чтобы он был у тебя.
– Она написала это в своем завещании?
– Нет, это было сказано лично мне, а теперь и тебе.
Заинтересовавшись, Челси взяла конверт и сразу ощутила его тяжесть. Внутри находилось что-то весомое. Она повертела его в руках, затем стала изучать адрес. Нечеткие буквы в начале были забрызганы чернилами, но все же она смогла разобрать имя своей матери. Остальную надпись прочесть было еще труднее.
– Конверт был отдан на хранение моему отцу, – помог ей Грехем. – Здесь адрес его фирмы. Он был тем лицом, которое представляло интересы твоих приемных родителей.
Челси знала об этом, но неожиданность замечания Грехема испугала ее. Сердце ее екнуло и учащенно забилось. Ее взгляд остановился на почтовом штемпеле.
– 8 ноября 1959 года, Норич Нотч, Нью-Гемпшир, – прочитала она.
– Норвич, – поправил Грехем.
– Я родилась там?
– Да.
Она была потрясена. Желание узнать о месте своего рождения стало ее потребностью, такой же, как и празднование дней рождения каждый март. Неожиданно простой конец ее терзаний – задать вопрос и получить ответ – ошеломил ее. Норвич Нотч. Она держала конверт в своих руках, как будто это было что-то очень хрупкое, боясь перевернуть его и открыть.
С порога комнаты послышался голос Кевина:
– Что здесь происходит, Грехем?
Грехем перевел взгляд с лица Челси на конверт в молчаливом ожидании. Она судорожно глотнула, перевернула конверт, открыла его и извлекла сверток тонкой оберточной бумаги, который был таким же потрепанным, как и сам конверт. Он выглядел так, как будто его сворачивали и разворачивали много раз. Аккуратно положив на стойку, она развернула его. Внутри на изношенной ленточке, которая когда-то была красной, но давно уже потеряла свою былую нарядность, был прикреплен потускневший серебряный ключ. Да, подумала она, это ключ. Верхняя его часть напоминала миниатюрную лиру, которую было удобно держать в руке, а бородка, представлявшая собой тонкую трубочку без зубчиков, была длиной почти с большой палец Челси.
Челси вспомнила о метрономе, который стоял на рояле в гостиной ее родителей. Метроном был ее Немезидой долгие годы изнурительной учебы игре на рояле. Он заводился ключом с такой же гладкой бородкой.
Озадаченная, она взглянула на Грехема:
– Кто послал это?
Он пожал плечами и покачал головой.
– Это ключ?
– Эбби так думала, но она никогда не была уверена. Его прислали, когда тебе было пять лет. – Специально для Кевина он добавил извиняющимся тоном: – Так как он был адресован Эбби, моему отцу не оставалось ничего другого, как передать его ей.
– У него не было оснований поступить иначе, – вступилась Челси, заметив взгляд Грехема.
Глядя на отца, стоявшего в дверях, она подумала, что, несмотря на его печальные глаза и горе, свалившееся ему на плечи, весь его облик выражал силу и достоинство.
– Неужели не было? – возразил Кевин.
Его отношение к этому вопросу не менялось с годами, и то, что Челси уже стала взрослой, и даже смерть Эбби не могли повлиять на него.
– Мы взяли тебя, когда тебе было только восемь часов от роду. Мы растили и любили тебя. Твоя мать не хотела знать, откуда ты. Ей не нужно было этого знать. Это просто ничего не значило и не значит сейчас. Все, чем ты сейчас являешься, пришло от нас.
Челси знала, что это неправда. У нее не было ни такой чистокровной махлеровской внешности, ни ямочки на подбородке, как у Кевина, ни таких тонких губ и румянца на щеках. Все Махлеры и Кейны были музыкальны, она была лишена слуха.
Но она не собиралась спорить с Кевином. Предположение, что Челси попытается найти своих настоящих родителей, всегда пугало Кевина, тем более сейчас. Ему было тяжело. Так же, как и ей. И его отстраненность еще больше угнетала ее. Она не могла вынести мысли о том, что он мог стать от нее еще дальше.
Но и ключ она не могла проигнорировать. Положив его на ладонь, она погладила его пальцем.
– Кто мог послать его? – спросила она опять.
– Эбби никогда не знала, она получила его так же, как и ты сейчас.
Отложив ключ, Челси разгладила оберточную бумагу и осмотрела ее со всех сторон. Таким же образом она осмотрела еще раз и конверт. На нем не было ничего, кроме надписи на лицевой стороне.
– Должна же здесь быть какая-нибудь записка.
– Она говорила, что ничего не было.
– Но она также говорила, что не знала, где я родилась, – выпалила Челси. То, что Эбби лгала ей, неприятно поразило ее. Еще хуже было то, что Кевин, может быть, знал все с самого начала.
Она посмотрела ему в глаза:
– Ты что-нибудь знал об этом?
Он отрицательно покачал головой. Излишняя подчеркнутость этого жеста выдавала его гнев.
– Если бы я знал, я не допустил бы этого. Ей и так хватало забот в жизни, чтобы еще беспокоиться о ключе.
Чувствуя глубокую печаль, Челси произнесла:
– Ей бы не пришлось тревожиться о нем, если бы она отдала его мне.
– Если бы она сделала это, ты бы уехала.
– Из-за ключа? Но я даже не знаю, что он должен открывать.
– Ты бы не смогла удержаться, чтобы не выяснить это, – сердито сказал Кевин. – Когда тебя что-нибудь интересует, тебя невозможно остановить. – Его голос смягчился. – Именно этим всегда так восхищалась твоя мать. Ты была такая энергичная, какой она всегда хотела быть.
Челси удивилась:
– Мама была самая энергичная из всех нас. Кевин, будто не слышал ее, продолжал:
– Эбби думала совсем по-другому. Она была скована своей семьей, так же как своими костылями, тогда как ты была свободной. Ты жила так, как хотелось жить ей. Ты хотела от жизни вызовов и не пропустила ни одного. Она любила тебя, отчаянную девчонку, как она любила только чемпионаты по плаванию в клубе. – Его губы скривились, а язык стал заплетаться. – Вот почему она так боялась за ключ. Она понимала, что ничто не остановило бы тебя, если бы ты узнала про него и попыталась найти своих пропавших родителей, которым ты была не нужна с самого начала.
– Несправедливо, – прошептала Челси, чувствуя комок в горле. Она с болью взглянула на Кевина и подумала, что он тоже боится того, что двое других людей займут его и Эбби место в ее сердце. Но ее мучила и другая мысль. Меньше всего она хотела верить в то, что попала в дом Кейнов благодаря тому, что аборты в то время были запрещены.