Обуревающий физиологический инстинкт взять верх не успевает, потому что я кое-кого вспоминаю и резко блокирую его действия сжатием бедер:
− Уверена, Белинде ты тоже так говоришь.
С нескончаемым разочарованием Гавриил расстается с моей ногой и проводит ладонью себе по лбу, будто у него начался лихорадочный жар.
− Что произошло между вами?
− Хватит из раза в раз тыкать меня носом в мое прошлое!
Вне себя от гнева он до хруста сжимает рулевое колесо:
− Что, черт возьми, это значит?
− Воистину это же невероятно занимательно, − растягиваю я слова в лучших традициях его манеры речи, − коль скоро парень превращает меня в проститутку школы, потому что он лишил меня девственности…
Закончить предложение Гавриил мне не дает и резко жмет по тормозам. Я благодарю ремень безопасности за то, что вернул меня назад в сиденье и не дал вылететь на дорогу через лобовое стекло.
− Тебя изнасиловали? − смертельно тихим голосом говорит он и в ожидании ответа склоняет голову на свои побелевшие сбитые костяшки пальцев, которые намертво приросли к рулю.
Вот же парадокс… как так получилось, что Гавриил столько месяцев жил в райском неведении? Я полагала, главенствующую роль в его неприязненном отношении ко мне сутки спустя после мистерии на столе сыграло рассекречивание школьного позора.
− Со мной поступили намного унизительней, − сквозь оплетенное путами боли горло бормочу я. − В десятом классе к нам в школу перешел одни «постельный клоп». Ты его знаешь. Люк Уайт − ненаглядное чадо Спенсера, номинального председателя совета акционеров Корпорации. С «постельным клопом» мы встречались полгода, а переспали всего раз. Затащить меня в постель было его гнусным планом. Как оказалось, они с Белиндой поспорили на меня. Я должна была отдаться ему ровно через шесть месяцев. Поставили по одному доллару. Как дешево я стою…
У меня из глаз выкатывается горькая слезинка, которую я тут же стряхиваю.
− Люк выиграл. В школе я получила статус дешевой фригидной проститутки. Никто из моих одноклассников почему-то даже не подозревал, что я была девушкой Люка. Разумеется, слухи дошли до Никиты. Мне долго пришлось заверять его, что со мной все в порядке. Я не хотела выносить сор из избы и становиться знаменитостью еще и в Корпорации. Возмездием для этой свиньи стали черепно-мозговые травмы и каникулы в реанимации. Ну, а сам секс…
Со слезами на глазах я выдавливаю из себя изломанную улыбку.
− Люк привел меня домой к своему приятелю, где нас, как выяснилось на следующий день в школе, поджидали свидетели спора. Я думала, все будет красиво, но он лишил меня девственности без общепринятой романтики. Может, потому что он не старался доставить мне удовольствие, или же со мной и вправду что-то не то… в общем, оргазма я не получила. После секса он обозвал меня использованным презервативом, который больше не годен. На следующий день в школе я хотела покончить с собой. Больше мужчин у меня не было.
В немом потрясении Гавриил выходит на воздух. В невменяемом состоянии он опирается рукой о ветку плакучей ивы и отрешенно падает лбом на тыльную сторону ладони. Неизвестно, сколько времени он вот так простоял бы на холоде в одной только тонкой сорочке, не видя перед собой ничего, если бы я не прижалась к его широкой спине.
Гавриил вздрагивает от моего робкого и неумелого прикосновения. С отчаянием он обхватывает мое лицо закостеневшими руками, соединяя наши лбы, и с беспокойством заглядывает в мои глаза, словно ища в них утешение и всепрощение.
− Я сам себе противен… − в его надломленном полушепоте сквозит боль. − Нет мне оправдания. Нет оправдания проклятому монстру. Нет прощения тому, кто только и делает, что убивает все самое прекрасное. Прости меня, мой ангел.
С плачем я безудержно прижимаюсь к нему каждой клеточкой своего раздираемого страданием тела:
− Конечно, я прощаю тебя. Я не могу жить без тебя.
Гавриил обескураженно смотрит в мои мокрые глаза.
− Я погублю тебя, Ева, − дрогнувшим голосом предупреждает он, но так и не находит в себе власти оттолкнуть меня. − Ты понятия не имеешь, что я за чудовище.
Обронив одинокую слезу, он опускается передо мной на колени и прижимается лицом к моему животу, как к какому-то высшему божеству, способному даровать искупление и изменить предначертанное.
− Я болен, Ева, − безжизненным голосом шепчет он мне в живот. − И нет лекарства от моей болезни. Я проклят.