- Мадонна Голдштейн, - Персиваль Грейвс слегка поклонился женщине.
- Кардинал Грейвс, у вас есть вопросы? - спросила мадонна Голдштейн.
- Нет, никаких. Как ваше самочувствие? - спросил в ответ кардинал Грейвс.
- Все прекрасно. Вот, помолиться пришла. Я только что исповедовалась. Опять сказала о грехе сладострастия. Потому что как я не тщусь представлять слизней, они превращаются в развратные картинки, - сказала мадонна Голдштейн.
- Слизни не помогают? Занятно, - говорит кардинал Грейвс.
- Не помогают, - отвечает мадонна Голдштейн.
- Ну так представляйте себе гнилые фрукты или что-то отвратительное, что может охладить ваш пыл. Или что-то холодное. Лед, изморозь, иней, - предлагает кардинал Грейвс.
- Я постараюсь, - говорит мадонна Голдштейн.
И разворачивается, дабы уйти. Кардинал Грейвс улавливает на сей раз миндальный аромат от нее, и слышит шуршание юбок мадонны. Она отходит на другой конец собора и усаживается на деревянную скамью. Кардинал Грейвс помолился немного у любимой статуи Пресвятой Девы, почитал молитвы на розарии, и пошел обратно в Папский дворец.
Во дворце он встретился лицом к лицу с всегда сдержанным и величественным кардиналом Сфорца, нынешним вице-канцлером Папской курии.
- Как ваш трактат, кардинал Грейвс? - спрашивает кардинал Сфорца.
- Отлично, кардинал Сфорца. Вы не поможете мне с ним? - просит кардинал Грейвс.
- С чем именно я могу помочь вам? - уточняет дотошный кардинал Сфорца.
- С тем, Асканио, что у меня возникла путаница с философами. Где ссылаться на Платона, а где - на Аристотеля? В нашу эпоху это очень трудно. Я ознакомился с трудами схоластов, и знаю их почти наизусть, но право же, Асканио, тут такое дело: я не справляюсь один. Помогите мне, и я буду вам очень благодарен, - говорит кардинал Грейвс.
- Хорошо. Ведите меня к вашей рукописи, - величественно говорит Асканио Сфорца.
Персиваль Грейвс провел кардинала Асканио Сфорца к своей рукописи и дал ему ознакомиться с нею. Кардинал Сфорца пробежал своими карими глазами по тексту и покачал головой. Он был одним из самых выдающихся канонистов Ватикана. Даже сами Папы, и нынешний, и предыдущий, публично хвалили его.
- Что ж, неплохо, - скупо сказал Асканио. - Вы исправьте вот здесь и здесь, а про Аристотеля и Платона я принесу вам неплохую книжку. Чтение ее не займет у вас много времени. Уже отгремел конклав, и собрания консистории будут редко, уж поверьте мне как вице-канцлеру.
- Спасибо вам, кардинал Сфорца, - слегка поклонился кардинал Грейвс. - Там все в порядке, в моем трактате?
- Исправьте недочеты и готовьте к публикации. На сколько страниц вы планируете трактат? - спросил кардинал Асканио.
- На сто пятьдесят, - ответил кардинал Грейвс. - А это разве мало?
- В самый раз. Если учесть, что у вас уже написано семьдесят восемь страниц, дальше работать будет намного легче. Как вы хотите назвать свой трактат? - вздернул бровь кардинал Сфорца.
- Думаю, что название "Католические догматы в рациональных доказательствах" будет отличным, - сказал кардинал Грейвс.
- Хорошо. Докладывайте мне о проделанной работе, - сказал глубоким низким голосом кардинал Сфорца.
И развернулся, уходя уверенным шагом. Кардинал Грейвс остался один. Он сейчас был в состоянии полного спокойствия. Так, кардинал Сфорца сказал вот здесь доработать - это можно сделать довольно быстро. Правда, он не читал весь трактат, так, пробежался глазами - но и это уже неплохо.
Кардинал Грейвс работал над трактатом до полуночи, и написал еще десять страниц. Во время ссылок на Пьера Абеляра, Блаженного Августина и Ансельма Кентерберийского, а таже Дунса Скота, из головы кардинала Грейвса не выходил образ Порпентины Голдштейн. Мадонна Голдштейн представлялась ему в белом платье, грозная и величественная, как богиня Фортуна. Она направляла персты в сторону кардинала Грейвса, и тут сон прервался. Щека кардинала Грейвса оказалась на уютной подушке из сложенных стопочкой книг - оказывается, он уснул во время написания трактата. Было уже далеко за полночь. Несколько десятков свечей догорали в резных и витых подсвечниках. Они стояли по всем покоям кардинала Грейвса. Он взглянул на рукопись: его четкий почерк, напоминавший декоративный шрифт, зияет то там, то здесь. Кажется, что из букв на него смотрит бездна. Кардинал Грейвс понял, что пора ложиться спать.
Он разделся самостоятельно, без помощи слуги. И остался в одной ночной рубашке. Он погасил свечи специальным колпачком, дабы ночью не начался пожар. Лег в постель и уснул, как только его голова коснулась подушки.
Проснулся он очень рано. Брезжил рассвет. Синевато-красные лучи преломлялись и зорька восходила где-то на юге. Кардинал Грейвс наблюдал, как последняя тьма уходящей ночи отступает, и думал о прекрасной мадонне Голдштейн. Он попытался отогнать от себя праздные мысли. С чего ему думать о случайной знакомой, с которой всего несколько раз виделся? Но тут его позвала служанка: Папа зовет на трапезу.