-Я приму смерть с открытым лицом. - глаза Трайницкого загорелись молодым задором.
-Как будет угодно.
-Бороду петлей прихватил…Больно…Выпростай! - бормотнул приговоренный палачу.
Когда на шею приговоренного была накинута мокрая скользкая петля, Трайницкий сдавленным голосом попытался что - то выкрикнуть.
-Не на конях скачем, аль горит ретивое? Не боись, мешкать не стану и мучить не буду. Когда со мной по - хорошему, то и я тоже… - крикнул весело палач и, выбив из - под ног висельника скамейку, с дикой усмешкой гаркнул, словно вослед. - Ноги в воздух. Получай!
Мгновенно стало тихо. Затрепетало тонкое, хрупкое тело юноши, судорожно закорчилось, мотаясь по воздуху, описывая круги и вздрагивая в конвульсиях. Ноги инстинктивно искали опору и не находили ее. А палач неистово быстро затягивал все туже и туже петлю, и из хриплой гортани вырывались комья ругательств. Наконец, в последний раз вытянулось тело удавленного и замерло. В мертвой тишине что - то хрястнуло, - это лопнули шейные позвонки, и тело стало еще более длинным и неподвижным.
И врач, стоявший в сарае с часами в руках, смотрел на минутную стрелку, недовольный лишь тем, что она будто движется слишком медленно. Он сердился на время, протекавшее тягуче - лениво и старался занять себя разговором с палачом.
-Вхожу в нормальность... И мании нет к водке... - пробормотал палач. - Скоро вон хромовые сапоги справлю - знай наших!
-А раньше? - врач с добродушной усмешкой смотрел на палача в упор.
-Раньше - что раньше? - махнул рукой тот. - Четвертную в месяц просаживал - дело верное...
-Значит, доволен?
-Ну, как же... – палач ответил почти обиженно.
-Вот и славно. А что же ты пять месяцев не ходил? Забываешь нас?
-Забывать не приходится, да беспокоить вас не охота. Все равно - почти не пью.
-Нет, нет, голубчик, ходить надо, каждые две недели ходить. Наведывайся.
Врач облегченно вздохнул, когда прошли установленные процедурой повешения пятнадцать минут. Тогда врач подошел к трупу, пощупал скрюченную, уже синеющую руку казненного и, не находя биения пульса, сделал знак рукой:
-Готово.
Палач перерезал ножом веревку. Труп тяжело грохнулся на землю. Расширенным, сумасшедшим взглядом впился Брауде в тело того, кто несколько минут назад жил, разговаривал, кто был его другом до последней минуты, до последнего вздоха...
-Эх, нам бы в службу таких, - мечтательно произнес департаментский чиновник и вдруг энергично, со злостью, добавил. - Наши большей частью - это лапша с простоквашей.
-На последних твоих минутах принеси покаяние перед господом, он облегчит… - сказал священник, подступая с крестом к Брауде.
-Лучше скажите, чтобы сняли с меня пальто… - ответил приговоренный хрипло. - Неловко…висеть…
-Можно, можно. - милостиво кивнул департаментский чиновник, услышавший просьбу приговоренного. - И в самом деле, пальто снимите.
Лицо у чиновника было желтовато - бледным от постоянной ночной работы и слегка обрюзгшим. Усталые глаза смотрели внимательно и строго. Улыбка теплилась только на губах, совершенно не затрагивая властных серых глаз, деловито и холодно наблюдавшими за палачом.
-Хотя, боюсь, выдержки и наигранного спокойствия у него все - таки надолго не хватит. - озабоченным тоном произнес департаментский.
Палач и один из стражников сноровисто принялись снимать с Брауде пальто. Департаментский чиновник увидел, как Брауде двигает лопатками и плечами, сгибает шею, вылезая из рукавов пальто.
-Голубчик вы мой, - чиновник почти ласковым, елейным голосом, обратился к прокурору. - Перестаньте вы копаться в своих ноготочках и посмотрите на этого человека внимательно. Он - революционер. Одни, революционеры - утописты. Добиваются революции потому, что сознают - их общественный идеал так далек от действительности, что от основ существующего порядка к нему не может быть легального перехода. Ее может хотеть и тот, кто не стремясь ни к чему невозможному, в своем нетерпении хочет всего и сразу и потому предпочитает медленному и верному пути эволюции хотя и рискованный, но зато, как ему кажется, более быстрый путь революции. Ее принимают и те, кто на существующий государственный строй смотрят так безнадежно, что не верят в возможность его улучшения, считают его клеткой, которую нужно разбить, чтобы выйти на волю. Те, наконец, у кого главный движущий стимул есть ненависть к существующему порядку, кто разрушение его ставит самостоятельной целью, не задаваясь вопросом, что будет потом, как на войне, прежде всего стремятся к победе не помышляя об условиях мира. Это, голубчик вы мой, главные разновидности серьезных и подлинных революционеров. Есть и другие, так называемые революционеры по недоразумению. Есть честолюбцы, которые любят саму обстановку революционных переворотов, так же как иные любят военное дело. И войны, и революции предъявляют спрос на особые свойства характера, открывают для тех, кто одарен этими свойствами перспективы исключительных успехов и возвышений, дают им из «ничего» сделаться силой. Поэтому есть профессиональные революционеры, как есть профессиональные любители военного дела, которым в конце концов все равно за кого и за что воевать. А кто он?