-К чему вы мне все это говорите? - тихо спросил прокурор.
-Голубчик, должно быть ясно для всех, что в стране, насыщенной злобой, социальной враждой, незабытыми старыми счетами, в стране политически довольно отсталой, падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных рамок и сдержек не могут не перевернуть общества до основания, не унести за собой всей старой России. Разве можно это допустить? Ну, вспомните, милейший, своих друзей и знакомых, оглянитесь мысленно на прожитую жизнь, - даже те, кто не хочет ничего утопического, стремящиеся к демократическим принципам, к идеалам, к которым медленно и с зигзагами, но все - таки неуклонно идет развитие русского государства, даже эти люди часто не боятся, а жаждут революционного переворота! В нем они видят единственную гарантию серьезного, не фиктивного улучшения, устройства жизни на постоянных народных началах. Старый строй им органически чужд. При нем они себя дома не чувствуют. А ведь таким путем к преобразованию страны идти нельзя. Воля народа или, что тоже - воля его большинства вообще очень редко ценит уважение к праву. Нужно большое политическое воспитание, чтобы народ понимал благодетельное значение «права», которое ограничивает его собственный произвол.
-Именно поэтому вешаете вы, и вешаете без суда? - внезапно оживился приговоренный, произнеся эти слова с хрипотой и вызовом.
-У нас с вами в данный момент коллизия такова: или мы вас, или вы нас. - ответил чиновник со вздохом, глядя на Брауде снизу вверх. - Другого пока не дано…Дорвись вы, и такие как вы, до власти и вы куда как превзойдете нас в деспотизме, жестокостях, насилии над народом и презрении к человеческой жизни и личности!
-Насилие само по себе еще не зло. - вдруг прохрипел приговоренный. - И политическая власть, применяющая насилие или просто подразумевающая перспективу его применения, тоже не зло сама по себе. Однако любопытная особенность насилия состоит в том, что ему, за редчайшим исключением, не может быть противопоставлено ничего, кроме другого насилия…
-И да, еще один момент… - департаментский чиновник будто бы спохватился, сказал озабоченно, но с легкой усмешечкой на губах. - Так сказать, в утешение вам…Знайте же - умираете вы не за правое дело. И вы не заслужили даже той эпитафии, которую один революционный вождь составил для своих революционных соратников - радикалистов: «Они предпочли войти в историю жертвами, а не дураками»...
-Я вам вот что скажу… - хрипло ответил Брауде. - Каждому человеку суждено умереть. Но кроме этой натуральной, что ли, кончины каждый рано или поздно переживает еще одну смерть, некое перерождение.
-Так сказать, от Савла к Павлу, понимаю. - деловито, быстро, кивая головой, произнес департаментский чиновник.. - Дальше можете не продолжать, незачем. Знаю, что вы хотите провозгласить: это может быть и обращением в иную религию или, наоборот, тюрьмой и ссылкой, а может быть - эмиграцией. Это может быть и вполне заурядный, но изменяющий весь ход твоей жизни поступок. И после этой «смерти», ты уже понимаешь, что ничего изменить невозможно. И выбора нет. И ты один на всех путях.
-Я знаю, что мы правы, а вы не правы, я под каждым словом своим готов подписаться.
-А мне не нужна наша правота. - зевнул департаментский. - Я не вступаю в безнадежный бой, я собираюсь выйти победителем.
Палач оттолкнул ногой табуретку, которая с грохотом полетела на пол гаража…Тело Брауде, извиваясь в предсмертных судорогах, повисло на веревке...
Департаментский чиновник подошел к священнику, за плечи обернул:
-Идите, идите, батюшка, идите…
Отец Варсонофий пригнулся, мелко - мелко закрестился, крест прижал, оглянулся, и безмолвно, бочком отступил к фургону.
…Когда все было кончено, и казненных, смотревших стеклянными взглядами, волоком протащили к хлебному фургону, священник широким жестом крестил покойников и заунывно забормотал молитву. Палачу подали бутылку вина. Сняв очки, вино он пил залпом, обжигаясь, словно кипятком, еле переводя дыханье…