-Что ты там, Филя, удумал?
-Я чего - сь подумал: верно кушать желаете? Весь день давешний не емши и ночь почти всю…
-Ну, и что?
-Я давеча в пахомовскую ресторацию отлучался, пока вы….того, взял чего - нито перекусить… - Филипп Медведь сноровисто выложил из свертков снедь, достал откуда - то из - под сидения дьюаровский термос*.
Татищев усмехнулся. У Пахомова, в ресторации, помещавшейся недалеко от Большой Якиманки, возле дома купца Игумнова, на первом этаже доходного дома, кормили круглосуточно, а к завтраку обычно подавали не только московскую прессу - были и варшавские газеты, и берлинские, были и парижские, выписываемые прямо на столики и доставляемые ежеутренне железнодорожным экспрессом.
Татищев взял из рук шоффера холодный бутерброд с ветчиной, кофе со сливками, неторопливо вгрызся во все это. Он любил хорошо поесть, в меру выпить (но не слишком, так как во всем, что касалось еды и алкоголя с некоторых пор ценил умеренность), у него была образцовая семья, и он искренне старался оставить свой след на ниве охранения престола от преступных посягательств.
С аппетитом поедая бутерброд, Татищев размышлял о том, что сытость, восходившая из бездны желудка, достигала мозга, погружала его в сладостную сонливость. В голове зашумело, мешало сосредоточиться. А остаток ночи и утро предстояли загруженные…
-Совсем вы себя, Виктор Николаевич, не бережете, совсем… - Филипп Медведь укоризненно покачал головой.
-Чего мелешь, Филя?
-Уж простите, Виктор Николаевич, за правду, за матку, а молчать не могу! - Медведя, кажется, обуял кураж, какого не было прежде. - И что вы, Виктор Николаевич, в ней нашли? Ведь ни рожи, ни кожи, да еще еврейской нации…
-Что? Цыц! Поговори мне еще! - едва не выкрикнул Татищев в ответ чересчур осмелевшему шофферу, сразу сообразив о ком «еврейской нации» вдруг стал распинаться Медведь, и едва не поперхнулся ветчиной.
Он отхлебнул кофе и закурил сигару, задумавшись. Глядел на облачко дыма. Оно свернулось в колечко и поплыло вверх, медленно кружась и расплываясь по салону автомобиля. И потухло. Он завертел сигарой и кисло улыбнулся.
Действительно, что он в ней нашел, в этой дешевой проститутке? А чем она брала его? Шофферу не объяснишь, а до него давно уже дошло, что во всем этом деле ее интересует нечто совсем другое. Был как - то случай, когда он оказался не на высоте, - увы и ах! в последние годы у него иногда случались проскачки, - и он лежал лицом вниз, опустошенный и полный отвращения к себе самому, а она гладила его ухо и шептала: «Ну и ладно, пусть не вышло - что тут такого? Мне главное для тебя, чтоб тебе было хорошо». И прижималась к его голому плечу встрепанной рыжей головой. Тогда он едва сдерживал в себе заведомо дурацкий вопрос: «Хорошо тебе было?». Именно дурацкий. И ведь ни одна из его многочисленных баб, не говоря уже о его многочисленных дамах, ни за что бы этого не сказала, даже если бы и подумала. Объяснять это шофферу? Ему, пожалуй, не объяснишь - он считает, что современная женщина должна быть постоянно сексуально озабочена и тем привлекательна. А эта…эта девка не была ни его баба, ни его дама - она была пай - девочка, из тех, что «в - тихом - омуте - черти - водятся». В ней удивительно сочеталась зрелость женщины с доверчивой наивностью подростка. Забываясь в минуты страсти, она стыдливо закрывала глаза, отчего выражение мольбы и признательности на ее лице становилось нетерпимо обезоруживающим. Ну и что, что она еврейка? Ерунда, он у нее паспорт с метрикой не спрашивал. Вот сегодня, на пустяке ведь завелась, настроения обоим попортила...Татищев по собственному опыту знал, что выяснение отношений, пусть даже и с проституткой, лишь провоцирует ссору. И вот, не сдержался...
Но в чем - то Медведь был прав: связь с этой проституткой стала ему надоедать. Глупая, шаблонная девочка. Ничего она не замышляла, никаких далеких планов у нее не было. Просто скучно и бедно жила, образовалась возможность развлечься, одеться по моде и вкусно поесть, ну может быть, собрать немного денег…
Хотя поначалу - то было совсем не так. Его дон - жуанский список был велик, женщины покорялись ему безропотно и сразу. Он гипнотизировал их, как удав кролика, и считал свои победы совершенно естественными. Жена его - толстая баба с неисправимым чухонским акцентом, дюжиной колец на мясистых жирных пальцах, поклонница эзотерики, неприятно причмокивавшая языком, когда хотела выразить сильное удивление, вызывала у Татищева оторопь и легкое чувство гадливости. Тянуло к другим женщинам, податливым и ко всему готовым. Но, вот, все же нашлась одна, да к тому же проститутка, не поддавшаяся его чарам, что привело Виктора Николаевича в бешенство, а затем и в отчаяние. Теперь вот - в скуку. Что там говорить! Все было хорошо до поры до времени, но разорвана нить. Не он разорвал - жизнь. Когда есть чувства, то хочешь общения. Теперь нет чувств, не хочется общения…Чего толку жить воспоминаниями?