Татищев знал, что во всяком городе есть нечто неизменное, трудноуловимое. То, что можно назвать духом города. Его характером. И улавливается этот дух не сразу. Надо пожить в городе, приглядеться, войти в самую суть городской жизни. Дух Москвы был в основном мещанский, домовитый, русско - купеческий. Даже дорогомиловские высотные дома и небоскребы, чаще называемые «вставной челюстью столицы», со своим стремительным темпом жизни, этого не изменили. Дорогомиловский проспект Татищев тоже не любил, как и театральный Тверской бульвар. Кого - то из провинциалов, впервые оказавшихся в первопрестольной, способны были поразить небоскребы, но большинство москвичей они оставляли равнодушными. Поражало иное. Нигде в мире, пожалуй, что только в Нью - Йорке и здесь, не приходилось видеть такую людскую неодушевленность. Ощущение было таковым: Бог запамятовал «дорогомиловским» при рождении вложить душу. Иначе нельзя было объяснить невероятную выключенность от прочего человечества, от всего того, что их непосредственно не касалось, - а главное, - не было по карману. Никто на Дорогомиловском не интересовался не только дальним, но и ближайшим соседом. Эгоизм, возведенный в исключительное священное право. Кипучая энергия, но лишь на поверхности. Проедь на сотню сажень от них и видишь - в домах старая, купеческая, мещанская Москва. Маленькая, старинная, кривая, уютная Москва…
-Виктор Николаевич, давно уж спросить вас хотел… - подал голос шоффер.
-Ну, спрашивай, Филипп, коль давно хотел...
-Правда ли, что «Афродита Каллипига» с древнегреческого переводится как «Афродита Прекрасных Ягодиц» или «Афродита Прекраснопопая»?
-Ты что, Филя, змею съел? Что мелешь?
-Опять норовите вы меня, Виктор Николаевич, в лужу мордой ткнуть. - обиделся шоффер.
Реакция его была выразительной и эмоциональной. И вполне искренней.
-Дурак.
-Где уж нам дуракам чай пить! - завздыхал Медведь.
Татищев оглядел своего водителя с ног до головы, как бы заново увидев его. Невысокий, крепкий, круглый как орех, Филипп Медведь носил короткую стрижку, был громогласен, почти никогда не пил и верил в укрепляющую индийскую гимнастику. Еще он терпеть не мог собак…А теперь вот решил блеснуть познаниями в древнегреческом…
-У тебя, братец, рыбья кровь, ты совершенно бесчувственный человек. И вдруг - обиды…Ладно, не обижайся Филя…Ты дурак, но дурак, преданный мне…Верноподданный дурак, так, пожалуй, будет лучше. Правда про древних греков. Правда…
-Ежели правда, выходит, древние греки, судя по всему, и впрямь понимали толк в... женщинах?
Пятница. В лето 7436 - го года*, месяца сентября в 3 - й день (3 - е сентября 1927 - го года). Седмица 14 - я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Малый Гнездниковский переулок.
…На Малый Гнездниковский Виктор Николаевич Татищев возвращался с тяжелым сердцем и с недобрыми предчувствиями.
Ночь с четверга на пятницу Татищев вынужденно провел на службе. Дежурил по отделению. Новшество сие завел товарищ министра внутренних дел князь Лопухин, поскольку считал, что время ныне было непростое. Беспокойное и тревожное время.
С каждым днем правительственная политика все более направлялась на путь всемерного ограничения допустимых в России свобод. Этому способствовали шоковые удары, обеспечивающие устрашающий эффект.
В начале апреля в адрес министра юстиции Салтыкова была получена почтовая посылка, завернутая в красную бумагу. Пакет какое - то время пролежал нетронутым в прихожей, и только случай помог выяснить, что это самодельная бомба. Взрыв удалось предотвратить, но буквально на следующий день трагическая участь постигла горничную товарища министра внутренних дел генерала Прозоровского в его доме на Самотеке. Бомба, упакованная в небольшой сверток, взорвалась в ее руках, искалечив женщину и причинив ожоги супруге генерала.
Никто не мог объяснить, какая связь существовала между двумя этими покушениями. Министр юстиции Салтыков был всеми чтимый, глубоко уважаемый чиновник, к нему относились не только с большим уважением, но некоторые с опаской, так как он имел свободный доступ к царю, который его также любил и уважал. Салтыков, умный, тактичный, старчески - мудрый, умел, когда надобно было, сказать слово правды так, что слово это не забывалось. Принадлежавший к старинной и родовитой семье, он смолоду вел простой образ жизни, был умерен в своих привычках, любил умственную работу и большую часть времени проводил за письменным столом, заваленном грудами всяких бумаг, выписок, книг, брошюр, конспектов. По всем признакам Салтыков являлся неподходящим объектом для террористов. Напротив, генерал Прозоровский был известен как отъявленный монархист. У него хватало уязвимых мест, одним из которых была его слишком большая преданность службе по охранению престола. Можно было даже сказать, что он ею одержим. Это звучало как похвальная грамота и вполне годилось для вероятного устранения генерала.