Всем, кто въезжал в Московский Кремль, назначено было останавливаться у «Царских аргамачьих конюшен», где допрежь стояли «государева седла» аргамаки, жеребцы и мерины, давно уж превратившихся в государев гараж, по - прежнему размещавшийся в бывших конюшнях, у Предтеченских (Боровицких) кремлевских ворот, между Боровицкой и Конюшенной башнями. Отсюда следовало идти «пеше».
Все другие люди входили в Кремль пешком. Таким образом, самый подъезд ко двору соразмерялся с честью, или чином, каждого приезжавшего лица. Само собой разумеется, что это был особый этикет, принадлежавший к древним обычаям и сохранявшийся не только во дворце, но и в народе, особенно в высших, старинных его разрядах. Для иностранцев такой обычай воспринимался как гордая недоступность и высокомерие. Для русских людей в этом были почет, особенная почесть, воздаваемая хозяину дома.
Правом свободного входа во дворец пользовались придворные чины, но и для них, смотря по значению каждого, существовали известные границы. Кто - то мог прямо входить в Верх, то есть в непосредственно жилые хоромы государя, в его покои, в царский кабинет, для участия в Выходе Его Величества или для доклада, назначенной аудиенции. Для всех прочих царский Верх оставался совершенно недоступен. Всем прочим служилым людям дозволено было входить в некоторые дворцовые помещения, прилегавшие к Верху, например, в Теремной дворец, вход в который запирался медной золоченой решеткой. Двенадцать кремлевских дворцовых подъездов были расписаны указом, включавшим двенадцать статей, кому именно, на какие подъезды и по каким лестницам и переходам дозволялся вход в разные помещения дворца. Круг лиц, допущенных к государю, также был строго регламентирован: только «ближние» и только «уждав время».
Министр внутренних дел князь Борис Викторович Ромодановский, «уждав время», степенно и важно выбрался из вместительного семиместного «паккарда», аккуратно припарковавшегося у «Царских аргамачьих конюшен», медленно огляделся вокруг и, заметив шагах в десяти Акинфия Ивановича Бутурлина, вхожего в круг «ближних» и «первостатейных», раскланялся. Бутурлин, держа в руке газетку, уже распахнул дверцы своего автомобиля (играл под простого, «демократического» чиновника, не терпящего подобострастия и угодничества и самолично открывающего дверцу машины, шестьдесят с небольшим, но, Ромодановский знал это из агентурных донесений, вовсю пользовал балерин и горничных, «шармер» большой, фат и немного щеголь), обернулся и внимательно посмотрев на Ромодановского, потом молодцевато выпятил грудь, ответил легким полупоклоном, подошел.
Князь Ромодановский, в дорогом пальто нараспашку, коренастый, с лицом профессионального политика, всегда готового к улыбке, но ничего не упускающего, распахнул руки, обнял Бутурлина, затем, после объятий, они обменялись крепким рукопожатием.
-Ну, прямо сердцем почуял, Акинфий Иванович! Это уж само провидение мне встречу с вами ниспослало. - радостно сказал Ромодановский.
-Жизнь - это процесс, предполагающий, но не гарантирующий нечаянную встречу, Борис Викторович… - суховато ответил Бутурлин.
-За минувшие пару лет вы до совершенства отточили искусство избегать старых друзей.
-Я берегу собственные нервы. - Бутурлин суховато рассмеялся. - И потом…самый удобный способ удушить противника - это заключить его в дружеские объятия.
-Когда же мы с вами, Акинфий Иванович, противниками стали?
-Это к слову, Борис Викторович…Близко к сердцу не принимайте.
-Просьбу ведь к вам имею, уж не откажите.
-Хм - м…
-Да, обстановка не самая подходящая, да и времени у нас с вами нет для обстоятельного разговора. Где бы мы могли поговорить? На улице холодно, чтобы я сумел удовлетворить ваше любопытство.