Найдя нужный шнур, я дернула за него — и портьера, поднятая над зеркалом, рухнула вниз. Так мне спокойнее.
А вообще-то надо занять себя чем-нибудь на то время, пока Луиджо моется. Например, вспомнить, как впервые в этой вот столовой я ощутила… Нет, не я… Он понял это…
Впрочем, лучше по порядку…
Случай, который послужил началом всем последующим до моего замужества событиям, имеет начало в этой вот самой комнате, куда однажды мы с отцом пришли после работы в лаборатории, где изучали горение — и пришли к совместному выводу, что в процессе его освобождается тепло, заключенное в дереве или угле, которое отец назвал теплотворной силой, а я — горючей энергией. По поводу этих терминов мы с ним изрядно поспорили, хотя в остальном наши мнения о сущности этого явления оказались схожими. Мы даже предположили, что если суметь ту теплотворную силу (горючую энергию) переложить из одного вещества в другое, то второе вещество, пусть даже это будет камень, сможет затем сгореть, выделив тепла много больше, чем имелось в первом.
— Все это хорошо в теории, — сказал в заключении нашей дискуссии и опытов отец еще когда мы находились не здесь, а в лаборатории. — Только как нам практически сделать это — вот неразрешимая проблема, — подумал и добавил. — Я боюсь, что в этом и состоит проблема существования философского камня.
Он стал вылезать из кожаной робы, в которой занимался опасными опытами. А я, глядя на него, спросила:
— При чем тут философский камень? Ты сам говорил, что это — глупая выдумка алхимиков, подобная волшебной палочке из бабушкиных сказок, не более.
Отец скинул через голову верхнюю часть робы, появился из-под нее весь всклокоченный, блестя каплями пота на распаренном торсе, где под покрасневшей от жара кожей ходили дивной красоты и мощи мускулы. Глядя на это великолепие силы, я подумала, что отец мой вовсе и не стар, что тело у него удивительно молодо и красиво. А он между тем стал развязывать тесемки на поясе и, глядя в сторону от меня, тоже разоблачающуюся из своей робы, объяснил:
— Я и продолжаю это утверждать. Просто, я развиваю эту мысль: если теплотворной силы, по-твоему горючей энергии, станет в веществе больше, то вещество должно изменить свои свойства: олово станет, к примеру, свинцом, а свинец — золотом. Если меньше, то золото вернется в состояние свинца, а свинец — в олово. То есть для превращения одного вещества в другое нужен не дурацкий булыжник, пусть даже философский, а некое состояние энергии вокруг испытуемого вещества, способное изменять внутреннее состояние этого самого вещества.
Он скинул штаны совсем, оставшись передо мной совершенно голым, являя моему взору удивительно гармонично сложенное тело с висящим между ног фаллосом внушительных размеров, увитым наполненными синей кровью венами, так не похожим на множество фаллосов собак, быков и кабанов, которых мне довелось повидать к тому времени довольно много и в скотском дворе при замке, и в деревне, когда я жила у маменьки, и просто на улице или на выпасах. Я даже залюбовалась этим совершенным орудием, подумав, что в возбужденном состоянии он будет выглядеть еще более мощно и красивей — и от мысли этой внезапно вспыхнула до корней волос и поскорее отвернулась от отца, стоя к нему голенькой и ища чуть ли не вслепую свое платье, разложенное на стоящем возле дверей стуле. Нашла короткие штанишки, которые отец велел мне носить еще три года назад, когда я впервые вступила в этот замок, заявив, что чистота тела для девочки — дело более важное, чем сытная еда. Одела их, разом почувствовав себя при этом защищенной, стала разбираться в складках платья, чтобы найти то место, куда можно сунуть голову и скрыть свое тело от глаз отца.
Тут он подошел ко мне сзади, протянул руки вперед и, взяв платье, помог напялить его, обдав жаром своего тела всю и вызвав неожиданную для меня самой сладкую дрожь в теле. Сам же при этом продолжал, как ни в чем не бывало:
— Вообще-то, это — мысль просто гениальная. Никто до нас с тобой не достиг ее. Да и вряд ли сейчас есть на земле хоть один человек, способный оценить это наше с тобой открытие. Одно вещество и вправду можно превратить в другое, если суметь создать такие энергетические условия, которые помогут заключенную в одном веществе энергию передать в другое. То есть надо найти именно такую энергию — отличную от всех ныне нам известных… — с этими словами он стал зашнуровывать у меня на спине платье, ворошить там завязки своими сильными и ласковыми пальцами. — Ты понимаешь, что мы с тобой совершили, девочка? Мы с тобою не просто повторили и изучили то, что знали до нас поколения Аламанти — мы открыли новый закон, неизвестный доселе никому на свете. Мы совершили прыжок в науке дальше и выше, чем совершил его когда-то несравненный Аристотель!
С этими словами он развернул меня к себе лицом и, сказав:
— Поздравляю тебя, София! — крепко поцеловал прямо в губы.
В голове моей зазвенело, ноги ослабли, тело стало вялым и обвисло в его руках. Я чувствовала себя без вина пьяной, а он, возбужденный и радостный мыслью, пришедшей в голову исключительно ему одному, а вовсе не мне, воспринял мое бессилие не как результат его неожиданной ласки, а как свидетельство совместной радости, потому подхватил меня на руки и, держа на весу, заключил:
— За это надо выпить!
И отнес меня из подземной лаборатории через тайные ходы в эту вот самую трапезную.
Там уже стояли серебряные приборы для него и для меня, вдоль стен расположились слуги, ждущие с почтительным вниманием на лицах приказа подать суп и жаркое из кабанятины — любимое кушанье отца.
— Вот! — сказал отец, поставив меня ногами на пол. — У нас с дочерью праздник! Тащите еды, вина — и убирайтесь отсюда! Никто из вас и никогда не поймет того, что мы совершили, никому из вас не дано осознать всю величину нашего открытия!
Он посадил меня за стол на мое обычное место, и сам, своими руками налил мне полный хрустальный бокал золотистого вина с мелкими пузырьками, скользящими снизу вверх по стеклу и лопающимися на поверхности. Господи! До чего было вкусным это вино! Я никогда больше не пила подобного восхитительного напитка! Когда я год тому назад вернулась в замок, то велела найти в подвалах замка янтарного цвета вино с пузырьками и немедленно принести его ко мне. Но все, что приносили слуги, оказалось на вкус совершенно не таким, как выпитое мною в тот раз за столом вместе с отцом. И когда я рассердилась, сказала мажордому, что убью его, если он не найдет любимого вина моего отца, то услышала, что секрет того волшебного напитка был известен только хозяину замка, со смертью его старые запасы вина окислились и превратились в уксус, а новых делать было некому.
Но тогда я не знала, что пью в первый и в последний раз напиток богов, какой пили, наверное, только обитатели Олимпа во времена проживания там потаскуна Зевса его сварливой жены Геры. Я слушала словоизвержения отца и любовалась не столько слогом его, не столько мыслям, произнесенным им словам, сколько красоте его лица и ладности фигуры, звуку бархатистого голоса его и блеску опьяненных вином и счастьем глаз.
— Мы с тобой совершили прорыв в науке, который позволит изменить ход истории всего человечества! — рокотал голос отца. — Мы поняли истинную суть строения вещества, и, стало быть, Вселенной! Мы — живые существа, состоящие из таких же атомов, что и мертвая материя, способны мыслить и держать каждый в своей голове больше, чем все миры, больше, чем сама Вселенная! И вот два таких ума соединились — и нашли ответ, над которым бились лучшие ученые Земли в течение тысяч лет! Мы открыли тайну мироздания! Мы с тобой объяснили, почему вначале был Хаос, а уж потом весь хаос, заключающий в себе все и ничего, превратился во множество всего, где каждое из множеств отлично от другого, а многие отличия вместе являют собой совокупность общего!