Он больше так и не появился…
Отметив это место в донесении, Хояси передал его секретарше.
— А для меня сделайте несколько иначе, — распорядился он. — Мне нужны две копии. Одна — точная копия всех десяти писем. И другая — со всеми добавлениями.
— Хорошо, слушаю, — ответила бесстрастным тоном секретарша.
— Вот кусочек из донесения «желтолицего немца». Видите? Какая ирония! «Желтолицый немец!», «Желтолицый ариец!».. Перепечатайте этот кусочек во вторую, дополненную копию. Сюда, После заметок Ришара,
— Ясно. Можно взять? — секретарша кивнула на стопку листов с пометкой «7».
— Нет, здесь еще есть продолжение рассказа француженки.
Хояси зажег сигарету, затянулся и пододвинул к себе непросмотренную часть бумаг с пометкой «7».
Милая Кэт, вместе с этими записками Анри Ландаля посылаю еще и продолжение рассказа Элли. Теперь тебе будет что читать, также как мне было что писать. Ну, а обо всем прочем напишу в следующем письме.
Сейчас запечатаю письмо, отдам Дику и пойду его провожать через сад. Там, в нашем укромном уголке, мы немного задержимся… Вчера я его не видела, ну, и… сама понимаешь… Я физически хочу чувствовать его горячие пальцы у себя в трусиках…
Сначала я немного его подразню! А потом… Ох, милая Кэт, у меня уже там мокро…
В следующем письме напишу больше.
Твоя Мэг.
Удар кинжала
Как сквозь сон помню я какие-то длинные переходы, повороты, лестницы. И, наконец, темное, сырое подземелье. Проскрипела тяжелая, на ржавых петлях, дверь, и я очутилась в мрачной камере без окон, освещенной тусклой, запыленной лампочкой, подвешенной к потолку и защищенной решеткой. Кроме голого деревянного топчана, в камере не было ничего.
Вот и конец, — подумала я, — и все… все… все!.. — эти слова стучали у меня в голове, как молоток. Что же мне делать? Лечь на топчан и пассивно ждать конца? Было ясно, что Хояси живой меня не выпустит и всеми силами попытается узнать содержание записки. Сказать? Нет! Это значит предать отца, себя, Рэда. Что с Рэдом? Хояси постарается отомстить ему. Убьет? Нет, пожалуй, побоится! Что же делать?
Мысли, одна беспорядочней другой, метались у меня в голове. Противная дрожь пробирала меня до самых костей.
«Надо успокоиться и взять себя в руки! Рэд умный. Он что-нибудь придумает».
При мысли о Рэде мне стало легче.
«Ничего… как-нибудь обойдется!»
Свалившись от усталости на топчан, я незаметно уснула. Сколько я спала — не знаю. Пробуждение было ужасным. Мучила нестерпимая жажда. Во рту все пересохло, язык стал деревянным, распух и, казалось, заполнил весь рот, В голове бродили обрывки смутных мыслей, и я никак не могла сосредоточиться. Скорее бы все это закончилось…. Надо встать, походить по камере и попытаться взять себя в руки. С трудом поднимаюсь и делаю несколько шагов. Все-таки хоть какое-то движение. Осматриваю камеру. Голые стены, железная, покрытая толстым слоем ржавчины дверь, неровный цементный пол… И тишина… могильная тишина!
Мне вспоминаются заживо замурованные. Где-то я читала об этом. Хоть бы какой-нибудь звук. Постучать в дверь? Но мои маленькие кулачки не производят никакого шума. Дверь даже не дрогнула. Как в каменном мешке…
Не знаю, сколько времени прошло, но мне делается все страшнее и страшнее. Боже мой! Так можно сойти с ума!..
И эта тусклая лампочка, бросающая мертвенный свет, который так безжалостно давит на все мое существо!
Но что это? Тишину нарушает какой-то звук! Сначала он похож на едва слышный стон. А может, у меня галлюцинация? Но вот стон становится все сильнее и громче. Откуда он слышится — непонятно. Как он проникает сквозь эти стены? Но стон все громче и громче… И вдруг дикий, нечеловеческий крик проникает в мой мозг, леденит кровь, останавливает дыхание! Что это? Страшный кошмарный сон или жуткая действительность? Крик продолжается. В нем слышится невыносимая мука. Я сжимаю голову руками, закрываю уши, но крик проникает во все мое существо, заставляет вибрировать каждый мой нерв и, кажется, вот-вот я не выдержу и сама закричу от ужаса.
Но вдруг наступает мертвая тишина… Я пытаюсь добраться до своего топчана и в изнеможении падаю на доски. Что же это было? Что за кошмар! Ведь кричал, безусловно, человек. И в то же время мысль не допускает возможности, чтобы человек мог так страшно кричать. Что с ним делали? Очевидно, что-то ужасное! Все мое тело покрылось липким холодным потом. Меня трясло, как в лихорадке. Мысли, одна страшнее другой, проносились у меня в голове. Еще одно такое испытание, и я сойду с ума!