— Иди, иди! — рявкнул за моей спиной надсмотрщик. — Чего остановилась, французская проститутка?
От его наглого голоса меня внезапно охватила глухая злоба, и моя рука невольно потянулась к спрятанному в складках кинжалу. Размахнуться бы — и в грудь ему!..
«Убить, а потом открыть двери и выпустить всех несчастных узников!» — мелькнуло у меня в голове.
Но тут же эту мысль заглушила другая:
«А если там никого нет? И где ключи? Куда бежать?.. Выскочат охранники с револьверами, застрелят на месте. Или того хуже: станут издеваться, пытать, насиловать…»
Искушение убить проводника угасло, однако в душе появилось чувстве надежды, и мне стало как-то спокойнее, словно я была уже не арестанткой, не брошенной на растерзание дикарям жертвой, а солдатом, способным драться до последнего дыхания.
Внезапно я вспомнила о еде. Не то, чтобы захотелось есть, но просто я подумала о том, что там, куда меня ведут, мне могут предложить хотя бы кусочек хлеба или глоток свежей воды. Тошнота подступала к горлу, тело ослабело.
«Скорее бы конец этим мукам! — думала я, ощущая новый прилив злобы. — Погодите, желтые дьяволы, я еще покажу вам, что значит французская девчонка! Вас еще спросят, что вы сделали со мной!.. Мерзавцы!..»
Наконец, после нескольких переходов по коридорам и лестницам, мы очутились в помещении, похожем не то на камеру, не то на кабинет. Я сразу почувствовала, что здесь разговор будет особый.
Пол был чисто вымыт, стены побелены, небольшой стол, пара стульев, в углу сейф, под стеной деревянная скамья.
Окон я не заметила. Под потолком горела яркая лампа с матовым абажуром.
— Садись, французская дрянь! — кивнул на скамью тюремщик.
Усталая от бесконечных переходов и волнений, ни о чем не думая, я с облегчением опустилась на скамью… Но в тот же миг с пронзительным криком вскочила. Вся скамья была усыпана мелко битым бутылочным стеклом, заметным только при внимательном осмотре.
Конвоир захохотал во все горло. Даже позволил себе слегка приподнять свой мерзкий капюшон.
— Отдыхай, красотка! Что, недостаточно мягкая перина? Ничего, поспишь пару ночей и привыкнешь.
Кровь ударила мне в голову. Пальцы невольно нащупали в складках кимоно кинжал. Еще мгновенье — и случилось бы непоправимое.
Но тут отворилась дверь, и в комнату вошел пожилой японец в очках, в отлично пригнанной военной форме, с кожаной папкой под мышкой. Бросив на меня быстрый взгляд и затем глянув подозрительно на типа в капюшоне, он, очевидно, понял в чем дело.
Резко повернувшись к моему мучителю, он спокойно спросил:
— Все шутите?
И неожиданно сильно ударил его по щеке.
«Капюшон» моментально вытянулся в струнку.
— Еще раз повторится — сам сядешь сюда! — Офицер кивнул на скамью.
— Господин… — начал было «капюшон», но офицер прервал его:
— Пошел вон!
Тюремщик, щелкнув каблуками, выскочил за дверь.
— Простите, мадмуазель! Здесь произошло недоразумение.
Бросив папку на стол и пододвинув к нему стул, он вежливо пригласил:
— Садитесь, пожалуйста! Не беспокойтесь! Стул самый обыкновенный!
— И скамья у вас самая «обыкновенная»? — со злостью сказала я.
Ягодицы у меня горели, и мне вовсе не хотелось садиться.
— Еще раз приношу свои извинения, — сказал офицер. — Солдат будет наказан!
— Дайте мне воды, — попросила я. — С тех пор, как я нахожусь у вас, у меня во рту не было ни капли воды.
— И, очевидно, ни куска хлеба? — подхватил офицер. — Это наше упущение. Сейчас мы все поправим. Присядьте, пожалуйста.
Сквозь свои толстые очки он с сочувствием взглянул на меня. Однако, я хорошо понимала его мнимое сочувствие.
«Еще издеваешься, скотина! — подумала я. — Ну, погоди!»
— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.
Офицер нажал кнопку, находившуюся на столе, и в ту же минуту показался «капюшон».
— Ужин для мадмуазель! — приказал он.
Несколько минут прошло в тягостном молчании.
Наконец на столе появился прекрасно сервированный, сытный ужин с вином.
Был и графин с прозрачной чистой водой. Все мое внимание сосредоточилось на нем. Я протянула руку к графину.
— Одну минуточку! — остановил меня офицер, убирая графин. — Сперва небольшой уговор. Будете отвечать на вопросы или нет?
Не мигая, он глядел на меня сквозь толстые стекла очков. Злость помогла мне выдержать его взгляд.
— Я в ваших руках и ничего не могу поделать. Бороться у меня нет сил, — вяло проговорила я.