— Костантино был моим другом, — опередил его Этторе.
— Сукин… сукин… — начал было Бьянко.
— Костантино умер.
— Его счастье!
— Можешь доверять мне, как Костантино, теперь, когда он мертв, — сказал Этторе. — Какие будут распоряжения на сегодня?
— Приходи сюда, в кафе, к часу. Сыграем в биллиард и обо всем переговорим.
Этторе вышел от Бьянко около десяти. До обеденного перерыва на шоколадной фабрике оставалось еще два часа. Он мог бы провести их с Леа — не столько для удовольствия, сколько для того, чтобы не болтаться у всех на виду, в комнате Леа его никто бы не нашел — ни отец, ни кто-либо с фабрики, знающий о его назначении. Но денег у него в кармане было совсем мало, а Леа не предоставляла кредита — дружба дружбой, а работа работой. Поэтому он пошел в бар и, спускаясь по лестнице, приметил двух крестьян, входивших в биллиардную.
Официант принес шары, крестьяне сняли пиджаки, заткнули кончики галстуков за пуговицы рубашек, но остались в шляпах и выбирали кии, как выбирают оружие для дуэли. И все это не произнося ни слова, не глядя друг на друга, только морщась от дыма зажатых в зубах сигарет. Ставка у них была десять тысяч лир за партию в тридцать шесть очков. Этторе откладывал очки на счетах, а крестьяне угостили его аперитивом и сигаретами. Раз или два поспорили из-за очков, потому что Этторе был рассеян: он старался представить себе, как выглядит старый фашист и как он будет выглядеть сегодня вечером.
Проигравший партию тут же расплачивался. Вытаскивая бумажник, он отворачивался к стене, чтобы партнер не мог увидеть его содержимое. Но Этторе заметил, что бумажники у обоих туго набиты.
К полудню тот, который показался Этторе более симпатичным, проиграл тридцать тысяч лир.
Наступил полдень. Этторе пошел домой, и за обедом ему даже не пришлось рассказывать отцу басни, потому что тот ни о чем его не спросил. Этторе понял, что отец станет расспрашивать его вечером, после того как он отработает весь день и у него будет более полное впечатление.
Кончив обедать, он сразу встал и собрался уходить.
— Уже бежишь? — спросила его мать.
— Замолчи, — прикрикнул отец. — Теперь, когда он работает, может делать все, что хочет.
В кафе оба биллиарда оказались заняты, и Бьянко с Этторе сели играть в карты.
Немного погодя Бьянко сказал:
— В девять в гараже, у заставы. Не опаздывай: старик ложится рано, а я хочу застать его еще на ногах. — Потом он спросил — Что будешь делать до вечера?
— Ждать, чтобы наступил вечер.
— Мы с Пальмо едем на машине за город.
Внезапно Этторе почувствовал зависть, очень этому удивился и даже огорчился.
— Но мы едем не по делу, — объяснил Бьянко, — если бы по делу, я и тебя взял бы.
— Что сегодня в кино? — спросил Этторе.
— «Адский вызов».
— Что это такое?
— Вестерн. Я видел афишу.
— Ну, так я пойду на этот адский вызов, — заключил Этторе.
Он дождался в кафе, когда открылось кино, и пошел. Вопреки ожиданию, фильм ему понравился настолько, что он охотно посмотрел его и второй раз.
Как он и предполагал, когда он вышел из кино, было уже около шести, и он медленно пошел по направлению к дому.
Отец уже поджидал его около своей мастерской. Он улыбнулся, как только сын появился из-за угла, и хранил эту улыбку до тех пор, пока тот не подошел к нему вплотную.
— Ну, как, Этторе?
— Что?
— Как тебе работалось?
Этторе пристально посмотрел на отца, тяжело вздохнул и сказал:
— Слушай, отец, я эту работу выполняю и буду выполнять, но она мне не нравится и никогда не понравится. — Повернулся и пошел к дому.
Дома он прежде всего спросил мать, скоро ли будет ужин. Она ответила, что скоро, потому что отцу в восемь часов надо быть на собрании ремесленников.
Мать ничего не спросила о его работе, хотя ее явно терзало любопытство. Но ей не хватало смелости, она не знала, в каком тоне вести разговор, и боялась, что сын вспыхнет как спичка — такое нервное и напряженное было у него лицо.
Отец за ужином не сказал ни слова, сидел, опустив глаза, будто стыдясь чего-то.
Поужинав, он ушел было в свою комнату, но немного погодя вернулся и направился к входной двери.
— Я пошел, — сказал он жене.
Она посмотрела на него, и во взгляде ее сверкнуло негодование. Возвысив голос, она спросила:
— Почему ты не переоделся? Хотя бы кепку оставил да взял шляпу — ведь идешь на собрание. Будешь там выглядеть самым последним из оборванцев!
— А я и есть оборванец, — невозмутимо ответил отец и вышел.