Раненый, рыча от боли, пытался ударить меня здоровой левой рукой. Его неуклюжий выпад я блокировал без труда и ткнул двумя пальцами под ребра, в солнечное сплетение. Мужик сложился пополам, будто из него выпустили весь воздух, хватая ртом, как выброшенная на берег рыба. Тело забила мелкая, частая дрожь.
Третий, тот, что выскочил из кустов последним, в ужасе затормозил в паре шагов. Он видел, как двое здоровых, сильных мужиков рухнули от одного прикосновения.
Перед ним стояла фигура с пальцами, еще слабо светящимися в вечернем полумраке леса. Получивший разряд в шею хрипел, катаясь по густой траве — он не мог дышать. Ласково улыбнувшись последнему условно боеспособному противнику, я поманил его к себе светящимся пальцем. Этого оказалось достаточно — парень затрясся, на его простодушном курносом лице всю ярость вытеснил слепой первобытный страх. Дубина выскользнула из дрожащих рук, и с диким воплем он развернулся и бросился в чащу, ломая ветки и не разбирая дороги.
Кондрат, все это время наблюдавший за бойней с безопасного расстояния, видел все. Хоть я и «отпустил» его, когда напали остальные наемники, но приближаться ко мне он не горел желанием. Буквально за несколько секунд с начала схватки самодовольство на его лице сменилось ужасом. Страх перед непонятным и жутким колдовством оказался сильнее приказа хозяина. Он в панике развернул коня, что-то выкрикнул и, хлеща его, унесся прочь.
На дороге остался только я. Рядом — два тела, бьющиеся в судорогах, но живые. Дыхание сбилось, крохотный запас Силы, что удалось накопить, снова почти иссяк. Но на ногах стоял я, а не они!
Что же, судя по всему, я окончательно раскрыл свои возможности. Теперь Кондрат доложит Ерофееву что этот «наглый верхолаз» — натуральный колдун, ведьмак, способный управлять людьми, как куклами, и одним касанием валить с ног. Следующая встреча будет совсем другой.
Когда я вернулся во двор, меня встретила настороженная тишина. Вся семья Кузьмича, от мала до велика, замерла, прервав свои дела и уставившись на меня. Они видели, как я уходил в лес один, и теперь смотрели на мое возвращение со смесью любопытства и первобытного страха. А я хотел договориться о кое-каком взаимодействии…
— Хозяин, я тут подумал. Сидеть без дела не годится, — начал я. — Могу я в твоей мастерской поработать? Хочу кое-какие безделушки смастерить, обереги от нечисти, да разные полезные в хозяйстве вещицы. А ты бы подсказал, кому их потом продать можно, чтобы и тебе копейка была, и мне на жизнь хватало.
Кузьмич отложил работу. Его лицо помрачнело. Со вздохом он почесал свою окладистую бороду, собираясь с мыслями, потом тяжело вздохнул.
— Ты, паря, вот что… — сказал он осторожно, глядя при этом куда-то в сторону. — За Аглаю тебе спасибо до гробовой доски. Чудо ты сотворил, истинный крест. Но…
Он замолчал, подбирая слова, как тяжелые камни.
— Поп наш, отец Василий, с утра в деревне был. Ему уже наплели про тебя. Что ты колдун, что людей одним касанием валишь. Он сказал, кто с тобой знаться будет, того от церкви отлучат. А это… это, паря, хуже смерти. За дочь я благодарен, да. Но душу-то свою губить не хочется. И семью под грех подводить!
И тут-то я понял, что все эти эффектные победы над ерофеевскими громилами имеют и оборотную сторону — моя новая, темная слава бежит впереди меня! Суеверный страх в этом простом мужике боролся с благодарностью, и страх начинал побеждать. Если я сейчас не смогу переубедить его, то снова останусь один, изгнанный и проклятый.
Так, надо что-то придумать! В прошлой жизни мне не часто приходилось общаться с низшими слоями общества, но и так было понятно — говорить нужно «на его языке». Никакой науки, никакой магии. А что понимает мужик 19-го века? Конечно, религию! Вера и провидение — вот на что и надо ссылаться!
— Слышь, хозяин, я не колдун, — доверительно произнес я. — И бесов во мне нет. Хочешь, перекрещусь?
И без долгих слов осенил себя крестным знамением.
— Пойдем в дом, там все расскажу.
Когда мы зашли в хату, я продолжил.
— Ты правду говоришь, с последней грозы я другим человеком стал. Тот Мишка, что был прежде — он помер там, на шпиле.
Кузьмич вскинул на меня испуганные глаза.
— Как молния в меня ударила, я как будто умер и заново родился. И было мне видение. Не про ангелов, нет. Но будто пелена с глаз спала. Открылось мне, что зло в мир идет. Нечисть всякая, твари невидимые, что из людей жизнь сосут, как та, что на твоей дочери сидела. И открылось мне, как с ними бороться, как защиту от них ставить.
Я видел, как недоверие на его лице сменяется трепетным изумлением. Ведь дочь я его и правда излечил, причем совсем не так, как сделал бы это лекарь — никаких порошков или пилюль…