На пост тут же примчался майор Роженцев весь в своих усах и с вопросом:
— Татьяна, в смысле «ручной»?
Я, не успев встать, снова опустилась в кресло и молча ткнула пальцем в монитор с записью. Майор, дыша табачищем, склонился надо мной и уставился в монитор, где беглец и сеп отдыхали в непосредственной близости друг от друга.
Майор резко выпрямился, шагнул, было, к выходу, остановился, вернулся, склонился снова, посмотрел ещё, снова выпрямился, и, пробормотав что-то неразборчивое, выскочил с поста. Я поняла, что выговора за задержку с докладом не будет. Спустя полчаса по громкой связи раздалось: «Лейтенант Смирнова, явиться к командиру с аппаратурой». Плакал мой обеденный перерыв.
— Что за стрекоза? — вскочил майор при моём появлении, не дав доложить о приходе по форме.
Я пожала плечами.
— Ты мне тут плечами не жми, сколько раз тебе говорить! Отвечай, как положено!
— Не могу знать, товарищ майор!
— Номер? Координаты? На записи ничего нет!..
— Их и не было, — сказала я. — Мой МКР произвольно переключился на этот не идентифицированный канал, потом трансляция прекратилась. Всё, что было — всё на записи. Я сразу объявила тревогу. Станции должны были взять пеленг.
— Взять-то они взяли, только он не оттуда. На записи не наш район! Это серая зона, а там у нас, между прочим, ни одного транслятора нет.
— А как же это сюда попало?
— Вот и я хотел бы знать… — майор Роженцев посмотрел на чемоданчик МКР у меня в руке. — Ладно, где-то через час здесь будет группа из Кольца, поступаешь со своей аппаратурой в их распоряжение. С ними полетишь. Так что, переоденься и на инструктаж. И туфли свои переобуй… И оружие получи… Свободна.
— Есть…
Про туфли-то зачем он сказал?
В вертолёте мне налили из термоса кофе и дали бутерброд с сыром. Открытый мобильный чемоданчик для уменьшения тряски стоял у меня на коленях. Там ничего не было — черный экран. Моя роль пока что сводилась лишь к молчаливому употреблению кофе с бутербродом, да и разговаривать из-за грохота двигателей было невозможно — все молчали.
В группу входило шесть человек. Я никого не знала. Это были не наши спасатели, а вояки из Кольца, потому видеть их раньше в столовой, или в спортзале, или на улицах базы я не могла. Здоровенные, с оружием, в своей армейской экипировке они заняли собой всё и выглядели устрашающе. Я просто сидела, уставившись в монитор, чтобы поминутно не встречаться взглядами с сидящими напротив, и думала, что, наверное, смотреть в иллюминатор было бы веселей, но иллюминатор был за спиной, да и на что там смотреть — всё уныло и однообразно, как и на мониторе.
Через час с небольшим мы прилетели. Вертолет заложил вираж и снизился. Парни стали закрывать на шлемах щитки и поправлять амуницию. Я поправила берет, закрыла чемоданчик и надела перчатки. Двигатели сменили тон, вертолет завис и, дрогнув, коснулся грунта. Люк в борту разломился на две половины и его створки разошлись — одна вверх, другая вниз. Выдвинулся крошечный трап. Командир махнул рукой на выход, все встали и начали выходить. Не доходя до люка, я остановилась, пропуская командира вперед, но он махнул на выход уже мне и вышел последним. Я, держа чемоданчик в руке, спустилась по трапу и огляделась. Пейзаж был похож на тысячи других, которые мне приходилось наблюдать глазами стрекоз, но своими глазами воспринимался всё же иначе. Трава под ногами была жестче, чем казалась на мониторе — это я почувствовала, пройдя всего несколько шагов. Ощущался едва уловимый запах ржавой пыли, и на открытых участках кожи чувствовался холод ветра, поднимаемого винтами. Впереди и слева виднелись поросшие лесом холмы, справа тянулась уходящая к горизонту равнина, всё остальное загораживал вертолет, а внутри крепло ощущение чего-то мертвенного и пустынного — низкое небо, чёрные деревья, тусклый, багровый свет. На мониторе всё не так широко и объёмно.
Стояла ночь, но и днём здесь трава не бывает зеленой. Она выглядит, как земная прошлогодняя, если живая, или становится серой, если увядшая, но и в той и в той есть едва уловимый коричневый оттенок. Здесь всё коричневое и однообразное. Монохромное, словно смотришь через цветное стекло, которое все цвета превращает в оттенки одного. И если стекло коричневое, то и всё вокруг становится коричневым, хотя именно коричневого цвета не так уж и много. Но впечатление именно такое, словно смотришь сквозь коричневое стекло.
Кроны деревьев и кустарников почти черные. Если не пасмурно, что здесь редкость, и они хорошо освещены, то сквозь черноту проглядывает очень темно-зеленый, но при приближении или когда берешь листья в руки, они темно-серо-зеленые, а чёрным переливаются, если не сухие. Засохшие листья — серо-коричневые и всё затянуто тенётами, очень тонкими, легко рвущимися, грязно-серо-зеленоватого цвета.