Прославленный в завоеваниях новых земель генерал-капитан никогда прежде не удостаивал Иносенсио разговором, и сейчас он почувствовал страх. «Впрочем, вряд ли это можно назвать разговором», – мятежно мелькнула смешливая мысль в его голове.
IV
Иносенсио лежал на тюфяке, пахнущем душистыми травами, и прислушивался к храпу десятка воинов короля, соседей по комнате. «Они верят, что мы принесли им мир и добро, – с горечью думал он, – они настолько невинны, что не могут представить всю нашу подлость и жестокость». Его мучала совесть и жалость к этим цивилизованным детям. «Мы – чума, пришедшая с Востока. Огонь, который пожрёт эти благодатные земли…»
В коридоре, чеканя шаг, караулили часовые. Подозрительный дон Эрнандо велел вести себя в соответствии с военным временем.
«Война. Боже, какие глупости, – страдал юный священник, – убийства, кровь, предательство – мы судим их по себе. Мы не можем понять, что они – ангелы, нетронутые скверной…»
Образ прекрасной Иксчэль представал перед его глазами. Но не тот, когда гордая девушка открыто смотрела на будущих убийц её и её рода, возвышаясь над тёмными водами горного озера, нет. Иносенсио будто наяву видел дочь Солнца униженной, поруганной, протягивающей в проклятии окровавленные руки. Он ворочался, задыхаясь.
«Зачем мы здесь?» – спрашивал себя горько.
Вокруг храпел многоголосый хор. Вот раскатывается зычный храп тощего Алонсо, известного своим азартом к петушиному бою, а вот тоненько, словно похрюкивая, сипит высокий, будто жердь, Хайме. Позади него – шутник Себастьян, а под окнами, обнявшись во сне, бормочут вслух проклятья братья-близнецы Мигель и Хайме Чёрный, в отличие от рыжего тёзки– молчун, предпочитающий слову удар кинжала.
Иносенсио сел, обливаясь потом. «Я её спасу, – подумал он, – их спасу». Ему стало страшно. Спасти детей Солнца можно было только предав воинов короля. «Простите меня», – прошептал он, не глядя на товарищей. Они делили кров и хлеб, они долгие дни вместе преодолевали гнилые воды сельвы, вместе хоронили товарищей, но сейчас юный священник должен выбрать между убийцами и их жертвами.
Иносенсио дрожащими руками вытер пот, перекрестился и бесшумно встал.
– Падре, ты куда? – прошептал часовой.
– По приказу командующего, – пробормотал тот. К его удивлению, часовой поверил.
Улица встретила Иносенсио прохладой и свежестью горного воздуха. Прорехи окон в глиняных домах были темны – город Солнца спал. Он в отчаянии огляделся: как ему найти хоть кого-то бодрствующего?! И как, не зная языка, объяснить то, что хотел объяснить? Взмолившись Творцу о помощи, юный священник побрёл по улице, произвольно выбрав направление.
V
В громадном здании, уродливой ступенчатой пирамидой нависающем над спящим городом с холма, горел свет. Иносенсио приободрился. Дворец тлоани? Храм? В любом случае, там есть люди. Священник подхватил истрёпанный подол рясы и прибавил шагу. Он старался отгонять мятущиеся мысли. Выбор сделан, alea iacta est.
В каменный храм вели широкие ступени, каждая выше колена. То, что перед ним именно культовое сооружение, Иносенсио понял, увидев статуи, перед которыми курились ещё не угасшие благовония. Стараясь не смотреть на шестируких звероглавых уродов, он упорно преодолевал препятствия, помогая себе руками. «Что-то в этом есть, – размышлял священник, – мы устраиваем к храмам гладкие ровные ступени, размещаем под сводами удобные скамьи для покоя молящихся, но истинный путь к Богу – тернист». И он в очередной раз поражался мудрости язычников.
Но вот и дверной проём, завешенный шкурами. Дверей дети Солнца не знали. «Желающий сберечь душу – погубит её, – пробормотал Иносенсио про себя. – Я расскажу им о замыслах завоевателей, но уговорю помиловать их. Уверен, эти добрые люди не станут отвечать злом на зло». И ему вдруг представились дикари в воде, склонившие тёмные головы под крещающей их рукой пастыря. «Они не христиане по вере, но душой они подлинные христиане, – умилился он. – Они не смогут не полюбить милосердного Христа – истинное Солнце этого мира…» И, воодушевлённый, Иносенсио приоткрыл занавес.
Первое, что он увидел, когда проморгался – огромный каменный алтарь. Над ним танцевал четырёхногий и восьмирукий бог с головой крокодила. Острозубая гранитная пасть была измазана чем-то тёмным. В кровавых всполохах огней казалось, что идол двигается. Юный священник невольно отшатнулся, а затем опустил взгляд…
На жертвеннике что-то извивалось. Что-то перепачканное, дёргающееся, что-то очень-очень знакомое, но чему рассудок Иносенсио не хотел давать определение. Вокруг этого страшного чего-то танцевали обнажённые дети Солнца. Они ритмично поднимали руки и ноги, дружно ахая, и каждый этот «ах» бил священника по натянутым нервам.