У входа во дворец тлоани воины, выкрикивая яростные оскорбления, перегруппировались в каре, и генерал-капитан, наконец, велел зарядить аркебузы. Город молчал, и эта тишина вселяла ужас. Но вот раздался свист стрел, и сражение началось. Иносенсио закрыл глаза и старался не слушать и не видеть. Он громко пел погребальные молитвы.
«Господи, – думал юный священник, – сделай так, чтобы меня убили… Только не попасть в плен! Только не плен, прошу Тебя! Я этого не вынесу! Я отрекусь от Тебя, Господи! Прости меня, но я сейчас знаю это наверняка…»
Рядом пронзительно, будто раненный заяц, заверещал Алонсо.
– Ora pro nobis, sancta Dei Genetrix! – почти кричал Иносенсио привычную молитву. Смысл слов ускользал от него, да и был неважен в эту минуту.
Аркебузы сильнее луков. Аркебузы стреляют дальше, а пуля ранит глубже, чем стрела. Видимо, дети Солнца тоже поняли это, а потому решили перейти в рукопашную, не давая металлическим палкам возможности выпускать молнии. Бесшумно, внезапно, будто ночные чудовища, они выпрыгивали из темноты. Аборигены по-прежнему были обнажены, их раскрашенные тела представляли странное, жуткое зрелище. Нападающих было так много, что Инсенсио, открывший глаза, снова зажмурился.
– В рукопашную! – заорал дон Эрнандо. – Во славу короля!
– Во славу короля! – отозвались королевские воины. – Мочи их, дьяволов!
Две волны яростно схлестнулись. Иносенсио в руку кто-то всунул кинжал, и юноша схватил оружие, взмахнул, почувствовал, что чья-то тёмная плоть насадилась на металл, и заорал.
Это было безумие, это походило на кошмарный сон. Они прорубились сквозь скользкие упругие тела и, поскальзываясь на чём-то неприятно чавкающем, ворвались во дворец.
– Держать строй! – послышался каркающий голос где-то слева от священника.
– Держать строй! Держать строй! – отозвались офицеры.
Рядом с Иносенсио упал какой-то солдат, схватившись за живот. Другой дёрнул упавшего вверх, но увидев, что боевой товарищ больше не может идти, вонзил в его горло окровавленный кинжал. «Тяжелораненых добивать», – вспомнил Иносенсио приказ генерал-капитана.
Юному священнику казалось, что он уже умер. Вокруг творилось нечто бесчеловечное и настолько ужасное, что можно было захлебнуться от рыданий, но Иносенсио ничего не чувствовал. Увлекаемый строем, он бежал по коридору и не думал, зачем бежит, машинально перепрыгивая через трупы врагов, оставленные теми, кто сражался в первых рядах.
Конкистадоры ворвались в безлюдный зал. Какой-то человек в золотом венце, напоминающем солнце, дико вскрикнул. Он беспомощно стоял прямо посреди зала и смотрел на них. Рядом скрестила на груди руки Иксчэль, прекрасная, как кобра. Пляшущий свет золотых жаровен придавал картине нечто мистически-волшебное. Воины короля оцепили зал по периметру и остановились.
– Вы предать гостеприимство, – сказала девушка.
«Она знает наш язык? Но откуда? И…» – жуткая догадка мелькнула в сознании Иносенсио, но он не принял её. Не думать! Главное – ни о чём не думать.
Дон Эрнандо вышел вперёд, вытирая кровь с лезвия меча.
– Вы хотели принесли нас в жертву мучительным способом, не так ли? – спросил он устало.
Девушка пожала плечами:
– Такой воля Солнца, чужеземец, – бесстрастно подтвердила она. – Это честь. Это есть благо и добро.
– Потом побеседуем о добре, – холодно прервал её Эрнандо. – Взять их.
VII
Иносенсио лежал и смотрел, как зелёная гусеница обжирает изумрудный лист. Рассеянные лучи солнца падали сквозь кроны тропических растений и дарили этому миру жизнь, но мир выбирал смерть.
«Господи, зачем? – думал юный священник. – Ты создал этот мир таким совершенным, Ты придумал красоту, но это – смертельная красота. Мы видим юную девушку или ребёнка с ямочками на пухлых щеках, но внутри они уже больны смертью. За красотой смердит, разлагаясь, труп».
Он чувствовал, как что-то неприятно колет его бок, но не хотел двигаться. Ни двигаться, ни думать – ничего не хотелось.
Иносенсио не желал вспоминать, как они выбирались из города под щитом заложников, как встретились с отрядом дона Мендозы, второй экспедицией, отправленной по распоряжению губернатора вслед за первой. Из девяноста шести воинов короля осталось сорок. Сорок два, как сказал бы генерал-капитан. Алонсо, Хайме, Мигель… Из друзей вернулся лишь Себастьян. Иносенсио не хотел вспоминать вчерашний день, но ненавидящее лицо Иксчэль всё время вставало перед его внутренним взором, а внутренние уши слышали яростное:
– Солнце покарать вы! Вы все умереть в страшная мука!
Она верила, что жертвоприношение заключает в себе высший смысл, что «гостей» посылает им сам бог Солнце специально для кровавых оргий. И так страшно кричала, заживо сгорая…