Гикию неприятно задело то, что он вот так просто, без всякого стеснения, выпил при ней. И все же ей не хотелось уходить. Наоборот. Женщина сама не ведала, что с ней творилось.
— Радости! — повторил он с едкостью. — Они слишком б-быстротечны, неуловимы. Понимаешь, служанка? Промелькнут перед носом, исчезнут, а мир как был наполнен дрянью, так и остался. Простая философия. Ты знаешь, что такое философия?
— Наука, — ответила Гикия. — О природе, о жизни людей. И все такое.
Боспорянин искоса взглянул на Гикию и спросил с неприязнью:
— Где ты нахваталась таких у-умных слов?
Он опять приложился к фляге.
— От молодой хозяйки слышала, — смутилась Гикия. Она забыла, что разыгрывает роль служанки. — Хозяйка у нас ученая.
— Так вот, можешь передать ей, что она глупа, как горшок. («Благодарю», — мысленно ответила уязвленная Гикия.) Философия, — ядовито рассмеялся боспорянин, — наука о том, как н-натянуть шаровары через голову. Сколько б мудрецы не с-старались, никогда этого не добиться. Ясно? Мир никому, никогда, ни за что не переделать. Им правило, правит и вечно будет править зло.
И опять — его пасмурный взгляд… Дева! Как больно и сладостно сердцу. Неужели — боже мой! — неужели она… Этого безродного человека, простого солдата? Хотя он не так прост, кажется.
— Ты неправ, — мягко сказала Гикия. — В мире, конечно, много плохого. Но ведь есть и хорошее. Я думаю, рано или поздно добро победит. Но это не дастся, конечно, без борьбы. Надо бороться против зла.
— Бороться? — Боспорянин безнадежно махнул рукой. — Ты, я вижу, недалеко ушла от госпожи. («Итак, я дважды глупа — как хозяйка, и как служанка», — с горькой усмешкой подумала Гикия.) Бороться! — повторил боспорянин. — Бесполезно. Я это знаю. Все равно, что биться головой о камень.
Пойми, зло — в самой основе существования человека. Человек— тот же зверь, только бегает он, в отличие от тигра, не на четырех, а на двух ногах. Больше никакой разницы. Чем он не зверь? Ест животных? Ест. Грызет себе подобных, то есть людей? Грызет, только в переносном смысле. А кое-где на юге и востоке — и в прямом. Уплетает соседскую ногу и радуется. Видишь?
И не грызть нельзя — умрет с голоду. А терзать себе подобных, хоть в прямом, хоть в переносном смысле — не такое уж доброе дело, как ты думаешь?
Значит, чтоб уничтожить зло, надо уничтожить самих людей. Истребить человечество. Но кто его осилит? Никто. Остается — заливать тоску. Пить вино. Пить. Выпить, чтоб не думать о таких вещах, что я и сделаю сейчас.
Он расхохотался и опять приложился к фляге.
Женщина подавленно молчала.
Гикию смутила, испугала грубая, всеотрицающая суть его речей.
В какой беспросветной, холодной мгле, в потемках, подобных глухому сумраку загробного мира, должна заблудиться душа человека, чтоб дойти до такого дикого неверия!
Кто изломал несчастного солдата, надорвал его сердце?
Она давно забыла об Оресте, сыне Асандра. Гикию неудержимо влекло к этому вот непонятному существу.
Рука молодой женщины дрожала от томительного желания погладить темные вьющиеся волосы чужестранца.
— Бедный. Бедный мой, — чуть, слышно шептала Гикия.
Поскольку фляга не раз кочевала от пояса боспорянина к его рту и обратно, он скоро совсем опьянел и даже забыл, видимо, о женщине, сидевшей с ним рядом на скамье.
— Ты кто? — пробормотал он заплетающимся языком. Гикия встала. — Ух-ходите все, не мешайте. К-коза-стару-ха день и ночь рыдала… — Боспорянин поднял плащ, кое-как свернул его и подложил под голову. — Ах, юность, о тебе з-забыть я не могу!.. Пр-рощайте, люди! Орест, сын и преемник Асандра, наследный царевич и все такое, изволит почивать..
Гикия отшатнулась от боспорянина:
— Орест?!
— Да… м-меня когда-то звали так, будь я проклят! — Метис ударил себя по голове. — Но Ореста больше нет. Он у-умер. Его убили. Гикия, дочь Ламаха, нанесла ему сегодня последнюю рану! Все к-кончено. Ясно тебе? О, с-стать бы вновь мне к-козочкою малой… Ух-ходи, не трогай меня, девушка. Я б целый день б-бодалась на лугу… Люди, вы перестанете меня донимать?
Гикия, как бы защищаясь, выставила руки вперед и попятилась.
Она ничего не видела.
Не помня себя, она добрела до своей комнаты, опустилась на циновку, обхватила колени, уронила голову и застыла так до утра. Клеариста приставала к ней с расспросами, но Гикия велела ей молчать.
Дочь Ламаха не верила себе, не верила тому, что произошло сегодня ночью.
Так не бывает.
Так случается в наивных пастушеских сказках про любовь.
Уж не сон ли это? Невозможно, чтоб, столь диковинное событие приключилось с ней, Гикией! И все же приключилось. Она ясно помнила каждое слово Ореста.