Мы передали подношение жрице, которая в ответ поклонилась и вручила нам по маленькой чаше фимиама. К алтарю тянулась очередь. Медленно продвигаясь, я разглядывала статую Аззы. Лицо, повторенное в десятках масок по всему храму, смотрело поверх алтаря на собравшуюся толпу, горделивое и неотразимое в своей надменности. Одну руку Азза держал перед собой ладонью вверх, а в другой сжимал секстант — свой дар человечеству, хитроумный прибор для познания мира.
Следом за Гиацинтом настал и мой черед. Я опустилась на колени перед жертвенным огнем, и алтарный жрец окропил меня водой, бормоча благословение.
— Если я согрешила против твоих потомков, о Азза, всем сердцем молю о прощении, — прошептала я, наклоняя чашу. Благоухающие капли расплавленным золотом упали на языки пламени, вдруг полыхнувшие зеленью. Курящийся дым обжег мне глаза. Помня об очереди за спиной, я встала, передала чашу прислужнику и поспешила за Гиацинтом.
В храме Элуа оказалось не столь многолюдно. Оно и понятно: пусть в жилах Бодуэна и Лионетты де Тревальон текла кровь Элуа, но и злоумышляли они против прямых потомков Внука Божия, против Дома Курселей, первого среди равных.
В святилищах Элуа не бывает крыши, только колонны, отмечающие четыре угла. По традиции алтарь Благословенного всегда располагается под открытым небом, на голой не мощеной земле, на которой вольно произрастать что угодно. В Великом храме посреди Города вдоль алтаря высились древние дубы и кругом было зелено от растительности, за которой с любовью ухаживали, не разделяя на сорную и полезную.
Мы подъехали к святилищу уже в сумерках; в потемневшем небе загорались первые звезды.
Босая жрица в голубой рясе приветствовала нас ритуальным поцелуем, а служка присел, чтобы разуть нас, ибо к Благословенному Элуа следует приближаться босиком. Наши подношения забрали, а взамен вручили алые анемоны, которые следовало возложить на алтарь.
Статуя Элуа, украшающая Великий храм, — одна из древнейших ангелийских скульптур. Некоторые считают ее грубо вытесанной, но только не я. Вырезанный из цельного куска мрамора в полтора человеческих роста, Благословенный Элуа с распущенными волосами и умиротворенной улыбкой сверху вниз смотрит на бренный мир. Его руки пусты. Одна протянута, словно что-то вопрошая, а на ладони другой виден шрам от раны, из которой он пролил кровь, доказывая свое единство с людьми.
Среди ветвей вспархивали птицы и редкие летучие мыши. Приближение ночи обесцвечивало алые анемоны в наших руках. Земля под босыми ступнями была влажной.
И снова я позволила Гиацинту пойти первым, но на этот раз, кладя жертву на алтарь, ничего не сказала. Элуа всеведущий и всепрощающий, он зрит прямо в сердце. Я коснулась мраморных пальцев протянутой руки Благословенного, опустилась на колени и положила букет к его ногам. Нагнувшись, прижалась губами к прохладной каменной ступне и почувствовала, как на душу нисходит покой. Не знаю, долго ли я впитывала утешение. Наконец жрец Элуа положил руки мне на плечи, прося меня встать. Я обернулась — он смотрел на меня с неизменной нежной улыбкой. В сострадательном взгляде я видела понимание и принятие всего, чем я была.
— Стрела Кушиэля, — пробормотал жрец, гладя меня по голове, — и Служительница Наамах. Да пребудет с тобой благословение Элуа, дитя.
Хотя Гиацинт ждал меня в рощице чуть поодаль, я снова преклонила колени, взяла ладони жреца и поочередно их поцеловала. Он позволил мне выразить почтение, а потом снова помог подняться.
— Люби по воле своей, и Элуа направит тебя на путь истинный, неважно, сколь долог он будет. Иди с благословением.
И я пошла, благодарная за успокоение. После принесения жертвы на душе стало гораздо легче.
— Спасибо, — сказала я заждавшемуся Гиацинту.
Он с любопытством посмотрел на меня:
— За что?
— За то, что поделился со мной подношением, — пояснила я, пока мы забирали обувь у служки-привратника. А когда Гиацинт натягивал сапоги, не удержалась и поцеловала его в щеку. — За то, что ты мой друг.
— Ха! Поклонников у тебя десятки. — Гиацинт потянул вверх голенище и улыбнулся мне. — Но наверняка мало кто решится объявить себя другом ангуиссетты Делоне.
Чистая правда, но я все равно шлепнула Гиацинта по плечу, и мы покинули храм так же, как и пришли туда, — переругиваясь. И в душах, и в кошельках у нас заметно полегчало. Конюх храмовых конюшен привел наших лошадей, и в приподнятом настроении мы направились в сторону Сеней Ночи, петляя по переулкам в тщетных попытках ускользнуть от Ги, невидимого и неотвязного.