И все знают: из всякой битвы выходил Сундей без единой царапинки. Зная, верят; неуязвимо, заговорено тело Сундея.
И вдруг...
— Бог войны против нас! — крикнул Туля, единственный из рода Ванюты, Туля, глупость которого Сундей надеялся сделать полезной для всех ненцев.
Все побежали к упряжкам. [- 79 -]
В страхе кричали:
— Бог войны против Сундея!
— Погибнем все по воле бога войны!
— Бог войны отвернулся от нас!
— Дальше от острога!
— Бог воеводы сильнее нашего бога войны.
Но Сундей был жив. Он услыхал крики. Скрипнул зубами от злости и боли:
— Была бы сила лук натянуть — все бы стрелы свои выпустил в головы трусов.
И — Посю:
— Кричи сколько силы есть: «Жив Сундей! Не велит Сундей разбегаться. Велит вкруг него собраться. Кто не послушает, гнев богов обрушит Сундей на головы тех».
А многие уже поехали.
Схватил Пось в одну руку вожжу, в другую хорей, — света не взвидели его олени от ударов.
Олени у Пося — ветер. Голос Пося — медвежий рев...
Остановил Пось бегущих. Собрал вокруг саней Сундея.
Гневен, колюч взгляд Сундея на окружающих. Голос звенит:
— Зачем бежите, как зайцы от волка? Толмач Лучка в остроге. Еще стрельцов — восемь ли, десяток ли. А нас... Четыре десятка... Погони боитесь?.. На ком погонятся за нами? В остроге не держат оленей. В посаде было пять упряжек — всех мы забрали. В остроге одна упряжка есть — та, на которой Лучка-толмач от ножей убежал. Чего боитесь?!
Стыдно...
Стыд клонит головы к земле. Свинцом на ресницах виснет. Не поднять голов. Не взглянуть в глаза старшине.
Потупясь, оправдываются:
— Думали, убит ты...
— Думали, бог войны против нас.
— Думали, большой воеводин бог — Микола — пересилил всех наших богов.
— Думали, тебя убили — всех нас перебьют.
— Думали...
Тут заревел Пось медвежьим своим голосом: [- 80 -]
— Ду-умали, ду-уумали... Не думать надо — на стены лезть надо. На тынзеях подтянуться — через стену перевернуться. Острог — огнем спалим! Не будет воеводы, не будет стрельцов — некому нам ясак платить!
Из колючего мягким, теплым стал у Сундея взгляд. Подозвал Пося поближе к себе. Сказал, чтобы все слышали:
— Ты — храбрый. Два десятка таких бы храбрых — сразу острог позорили бы.
Пось выше Сундея на целую голову и чуть-чуть поуже в плечах. Но Посю всего двадцать семь лет. Многие старше его. Поставить в пример молодого — обида не переносная для стариков. Сундей понимает это. И повторяет еще раз:
— Да, ты храбрый. Только у тебя еще нет семьи. Нет семьи — нечего тебе жалеть, не о ком заботиться. Я знаю: есть тут похрабрее тебя. У этих храбрых — большие семьи. Погибнут сами они — погибнут их семьи. Ты погибнешь — один погибнешь.
Сладко старикам слушать такие речи (каждый же считает себя храбрецом!). Можно теперь и глаза на Сундея поднять: прибавили им смелости умные речи Сундея. Пожалуй, снова готовы броситься на острог. И спрашивают у старшины:
— Кому велишь вести нас на новую битву?
Но из правого плеча Сундея течет кровь. Он слабеет. И знает вдобавок: не ворвались в острог сразу — стрельцы подготовились к встрече. Поэтому говорит:
— Не убьешь белого медведя первой стрелой — медведь самого тебя под себя подомнет. Остановил вас не затем, чтобы битву сызнова зачинать. Остановил вас, чтобы стрельцы видели: не боимся мы их — уходим тихонько, все вместе. Еще потому остановил — чую: умру от раны. Перед смертью всем вам хочу такое сказать, про что не слыхивали. Дойдем до того места, где Ивашкиных людей порезали. Заберем чум их да оленей. Еще отойдем немного — чум поставим. Тогда скажу вам все, что сам знаю.
Ответили:
— Ты старший. Как велишь, так и сделаем. Ичберей сбегал на пожарище. Принес горсть теплой золы. [- 81 -]
Сундею помогли снять малицу — пуля перебила правую ключицу. Поохали...
Поудивлялись терпеливости Сундея. Посыпали на рану золы. Перевязали. Уложил Ичберей отца на свои сани, а отцовскую упряжку сзади привязал.
И пустил оленей неторопливой рысью к северо-востоку от острога — на Большую землю.
Крупными хлопьями падал снег — засыпал следы.
Вплотную надвинулась ночь — видеть мешала снегопадная ночь.
Не беспокоил снег, не страшила ночь: впереди идет Ичберей; Ичберей не сбивается с пути, когда и сама хад неистово воет, колючими снежинками, как иголками, колет твое лицо.
Но вот Ичберей остановил своих оленей. Встал на ноги. Осматривается.
Неужто потерял направленье?..
Нет, это он — по привычке — проверяет себя. И, проверив, кричит:
— Целы запряжки Ивашки Карнауха. Не успели набрести на них волки.
— Из посада полтора десятка угнали. Сгрудились около Ичбереевых оленей. Радуются:
— То — наша удача.
— Тут десятка три, не то и поболе будет.
— На каждого по оленю достанется.
— Еще лишек будет.
— Лишек — съедим.
— Ладно ли так думаем, Сундей?
— То как не ладно. Соберите всех оленей. Оружие, какое есть, тоже все забирайте. Малицы опять, рубахи, штаны, пимы. Обувка-одежка хорошая на других поимщиках была.
Разбежались, перекликаясь:
— Тамзадейка! Нашел упряжку?
— Нашел. Еще сзади два оленя привязаны.
— А ты, Елиня?
— Ты, Вылко?
— Ты, Нерна? [- 82 -]
Через малое время опять собрались все около Сундея — возбужденные, довольные:
— Четыре с половиной десятка оленей у Ивашки было. Запасных гонял с собой...
Радовались и одежде:
— Хорошо одевал их воевода: совики, малицы — новешеньки, а ножи — никчемные. Ребятишкам игрушка — только на то и сгодятся.
Самый молодой из карачеев — двадцатилетний Тынтыры — собрал все пищали. Хвастается:
— Никто пищалей не берет: боятся. А я — не боюсь. Семь насобирал. Научусь бить из них огненным боем.
— А как да против тебя пищаль обернется? Спалит тебя огнем, — трясясь от страха, говорит Туля, сам прячется за спины других.
Тынтыры тоже страшно стало: он бросил пищали, отскочил от них.
Сундей успокоил его:
— Сами пищали не стреляют. Надо свинец, надо порох, — так я слыхал от тех же русских, которые хлебом-солью с нами водятся. Тогда пищаль бьет огнем и свинцом. Научиться бы нам биться пищалями — не устояли бы перед нами острожные стены. А так — пищали хороши на ножи: много в них железа. Надо их взять.
Тынтыры загреб в охапку все семь пищалей и бросил их на свои санки со словами:
— На всю мою жизнь ножей хватит. На Тынтыры налетел Туля:
— Добыча общая! На каждого по паю надо!
— Зачем раньше не брал? — ощерился Тынтыры. — Не надо было?
— Добыча общая, — твердил Туля, сжимая кулаки и угрожающе надвигаясь на Тынтыры.
Сундей вмешался:
— Как делить в потемках добычу? Олень оленю — рознь. Малица малице — рознь. Пищали тоже разные бывают... Подадимся вот к борку, чум поставим, огонь разведем, тогда делить станем.
На опушке борка поставили чум.
Нетола развела огонь. Повесила набитые снегом котелки, найденные в Ивашкином обозе. [- 83 -]
Были все голодны. Зарезали поэтому трех оленей и съели.
Нетола возилась около очага: прибавляла в котелки снегу, подбрасывала дров на огонь.
Сундей лежал у самого огня. Лицо его было серым, как ягель.
Он говорил Нетоле:
— По тебе мать убивается. Наешься, напьешься — не мешкая с отцом в свой чум иди. Пусть отец выберет самых выносливых оленей. Идите... На заре будете в своем чуме.
Нетола поблагодарила Сундея. Прилипла к отцу.
— Ешь скорее! К матери хочу... Мать тебя оплакивает, меня оплакивает... Скорее ешь!
Дочь так говорит — какая уж тут еда?!
Не пошли куски оленины в горло Хулейки.
Выбрал он поскорее самых крепких из Ивашкиных оленей — уехал с Нетолой.
Чум у Ивашки был просторный: все уместились в нем. С полчаса — то и дольше — молча ели. С час — то и дольше — попеременно обогревались около костра.