Генерал продолжал:
— Наша цель, джентльмены, проста: мы должны заменить счетную машину. Звездолет без счетчика можно построить впятеро быстрее и вдесятеро дешевле, чем со счетчиком. Если нам удастся обойтись без счетчиков, то мы сможем построить флот в пять — десять раз крупнее денебианского.
И я вижу еще кое-что в перспективе. Сейчас это может показаться фантастикой, простой мечтой, но в будущем я предвижу боевые ракеты с людьми на борту.
По аудитории пронесся шепот.
Генерал продолжал:
— В настоящий момент нас больше всего лимитирует тот факт, что боевые ракеты недостаточно “разумны”. Вычислительная машина для управления ими должна быть слишком большой, и потому они очень плохо приспосабливаются к меняющемуся характеру противоракетной защиты. Лишь очень немногие из ракет достигают цели, и ракетная война заходит в тупик, для неприятеля, к счастью, так же, как и для нас.
С другой стороны, ракета с одним — двумя человеками на борту, контролируемая в полете с помощью гра-фитики, будет легче, маневреннее, разумнее. Это даст нам такое преимущество, которое вполне может привести нас к победе. Кроме того, джентльмены, условия войны заставляют нас думать еще об одном: человеческий материал гораздо доступнее вычислительной машины. Ракеты с людьми можно будет направлять в таких количествах и в таких условиях, в каких никакой военачальник не решился бы рисковать, имей он в распоряжении только ракеты со счетчиками…
Генерал говорил еще о многом другом, но техник Ауб больше не слушал.
Потом в тишине своего жилища он долго трудился над письмом, которое хотел оставить, и в конце концов после многих сомнений и раздумий написал следующее:
“Когда я начал работать над тем, что сейчас называется графитикой, это было только развлечением. Я не видел в этом ничего, кроме интересной забавы, умственной гимнастики.
Когда же был создан Проект Числа, то я подумал, что другие окажутся умнее меня; что графитику можно будет использовать на благо человечества — быть может, для разработки практичных телекинетических приспособлений. Но теперь я вижу, что она будет использована только для смерти и уничтожения.
Я не в силах нести ответственность за то, что изобрел графитику”.
Окончив писать, техник Ауб тщательно навел на себя фокус белкового деполяризатора. Его смерть была мгновенной и безболезненной.
Они стояли над могилой маленького техника, пока его открытию воздавалась должная честь.
Программист Шуман склонял голову вместе с остальными, но внутренне оставался спокойным. Ауб сделал свое, и нужды в нем больше не было. Может быть, он и изобрел графитику, но, раз появившись, она будет развиваться самостоятельно, приведет к созданию ракет с экипажем и прочим чудесам.
“7, умноженное на 9, дает 63, — подумал Шуман с глубоким удовлетворением, — и чтобы сказать это мне, вычислительной машины не нужно. Вычислительная машина — у меня в голове”. От этой мысли он преисполнился чувства гордости и ощущения собственной силы.
Джеймс Блиш
День статистика
Умберг четырнадцать лет проработал за границей специальным корреспондентом “Нью-Йорк таймс”, из них десять посвятил еще и другой, совсем особой профессии и в разное время провел в общей сложности восемнадцать недель в Англии. (В подсчетах он, естественно, был весьма точен.) Вот почему жилище Эдмунда Джерарда Дарлинга сильно его удивило.
Служба Контроля над народонаселением была учреждена ровно десять лет назад, после страшного, охватившего почти весь мир голода, и с тех пор Англия почти не изменилась. Выезжая по автостраде номер четыре из Лондона, Уиберг вновь увидал небоскребы, выросшие на месте Зеленого пояса, которым некогда обведен был город, под такими же каменными громадами бесследно исчезли округ Уэстчестер в штате Нью-Йорк, Арлингтон в Виргинии, Ивенстон в Иллинойсе, Беркли в Калифорнии. Позднее таких махин почти не возводили, в этом больше не было нужды, раз численность населения не возрастала, однако построили их на скорую руку, и потому многие через некоторое время придется заменять новыми.
Городок Мейденхед, где численность населения остановилась на отметке 20 тысяч, с виду тоже ничуть не переменился с тех пор, как Уиберг проезжал его в последний раз, направляясь в Оксфорд. (Тогда он наносил подобный визит специалисту по эрозии берегов Чарлзу Чарлстону Шеклтону; тот был отчасти еще и писатель.) Однако на этот раз у Мейденхед Тикет надо было свернуть с автострады, и неожиданно Уиберг оказался в самой настоящей сельской местности. Он и не подозревал, что еще сохранилось такое, да не где-нибудь, а между Лондоном и Редингом!
Миль пять он пробирался узеньким проселком — еле-еле впору проехать одной машине, сверху сплошь нависли ветви деревьев — и выехал на круглый, тоже обсаженный деревьями крохотный пятачок, который, кажется, переплюнул бы ребенок, не возвышайся посередине десятифутовая замшелая колонна — памятник павшим в первой мировой войне. По другую сторону ютилась деревня Шерлак Роу, куда он направлялся. Там, похоже, всего-то и было, что церквушка, пивная да с полдюжины лавчонок. Должно быть, неподалеку имелся еще и пруд: откуда-то слабо доносилось утиное кряканье.
“Файтл”, обитель романиста, тоже стояла на Хай-стрит, видимо, единственной здешней улице. Большой двухэтажный дом, крыша соломенная, стены выбелены, дубовые балки когда-то были выкрашены в черный цвет. Солому совсем недавно сменили, поверх нее для защиты от птиц натянута проволочная сетка; в остальном вид у дома такой, словно его строили примерно в шестнадцатом веке, да так оно, вероятно, и есть.
Уиберг поставил свою старую машину в сторонке и нашарил в кармане куртки заготовленный агентством Ассошиэйтед пресс некролог, бумага чуть слышно, успокоительно зашуршала под рукой. Вынимать ее незачем, он уже выучил некролог наизусть. Именно эти гранки, присланные по почте неделю назад, и заставили его пуститься в путь. Некролог должен появиться почти через год, но в печати уже сообщалось, что Дар-линг болен, а это всегда неплохой предлог — в сущности, им пользуешься чаще всего.
Он вылез из машины, подошел к огромной, точно у сарая, парадной двери и постучал; открыла чистенькая, пухленькая, румяная девушка, судя по платью, горничная. Он назвал себя.
— Да-да, мистер Уиберг, сэр Эдмунд вас дожидается, — сказала она, и по выговору он сразу узнал ирландку. — Может, хотите обождать в саду?
— С удовольствием.
Очевидно, эта девушка служит совсем недавно, ведь знаменитый писатель не просто дворянин, он награжден орденом “За заслуги”, а значит, его надо величать куда торжественней; впрочем, по слухам, Дарлинг равнодушен к таким пустякам и, уж наверно, даже не подумал поправлять горничную.
Она провела гостя через просторную столовую, где дубовые балки потолка низко нависали над гбловой, а очаг сложен был из самодельного кирпича, отворила стеклянную дверь в глубине, и Уиберг оказался в саду. Сад размером примерно в пол-акра — розы, еще какие-то цветущие кусты, их огибают посыпанные песком дорожки, тут же несколько старых яблонь, и груш и даже одна смоковница. Часть земли отведена под огород, в уголке под навесом высажены какие-то растеньица в горшках; от дороги и от соседей все это заслоняют плетень из ивовых прутьев и живая изгородь — стена вечнозеленого кустарника.
Но любопытней всего показался Уибергу кирпичный флигелек в глубине сада, предназначенный для гостей или, может быть, для прислуги. В некрологе сказано, что тут есть отдельная ванная (или туалетная, как до сих пор деликатно выражаются англичане из средних слоев); в этой-то пристройке Дарлинг писал свои книги в пору, когда с ним еще жила семья. Вначале у домика была островерхая черепичная крыша, но ее давно почти всю разобрали, чтобы оборудовать знаменитую обсерваторию.
Здешние края не слишком подходили для астрономических наблюдений, даже когда самого Дарлинга еще и на свете не было, думал Уиберг, а впрочем, наверно, Дарлинга это мало трогало. Он любитель наук (однажды назвал их “лучшим в мире спортом для созерцателей”) и свою обсерваторию построил не для настоящих изысканий, просто ему нравится смотреть на небо.