— Нет, это как-то… само… — она не знала, что ответить.
Кажется, к ней умение, как бы подмеченное Турецким, не имело ни малейшего отношения. А возможно, ей ближе другие интересы? Либо у нее вообще никаких интересов нет, кроме одного-единственного. Не чувствовалось здесь, в богатых апартаментах, и «женской руки». Чужой дом. И для нее — тоже, судя по ее полнейшей индифферентности к тому, что происходило.
— А я, знаете, — «размечтался» Турецкий, — повесил бы красивую вашу фотографию во весь рост вон в той комнате, напоминающей гостиную…
— Так оно и есть, — подтвердила она охотно. Кажется, удавалось понемногу втянуть ее в разговор.
— Видите, угадал… Там у вас небольшой камин, а я бы его увеличил, примерно вдвое, и облицевал бы диким камнем. Чтоб зимними вечерами шашлычок в нем жарить, — он непринужденно рассмеялся. — А по сторонам повесил бы пару больших морских пейзажей. Представляете? Кругом зима, снега белые, а перед вами живой огонь, аромат божественный, и море… А в центре всего — вы! Как прекрасная Венера, выходящая из волн морских! Какой живой контраст!.. В такие моменты хорошо мечтается, а уж как сладко любится… — он протяжно вздохнул и краем глаза взглянул на женщину. — У меня на даче именно так… вот уж где душа-то отдыхает.
— А где у вас дача?
Вопрос был не столько незаинтересованным, сколько не очень уместным, и Александр Борисович продемонстрировал это. Имелась когда-то дача у Турецких в Малаховке. По поводу этого известнейшего подмосковного поселка рассказывали массу анекдотов. Самый распространенный: «У нас тут, как в Израиле, только верблюдов пока нет, а все остальное давно есть». Имелась в виду даже собственная синагога. Но та дача только именовалась таковой. И вспоминать о ней было бы именно здесь просто неприлично.
— Далековато, — он поморщился, — под Звенигородом. Не гектар, конечно, как у вас, но достаточно, чтобы кедры свободно произрастали. Красавцы мои… У меня там художественный беспорядок повсюду. Лично мне он нравится…
Один знакомый когда-то писатель выращивал кедры именно под Звенигородом, объясняя их быстрый рост особой местной экологией. Даже шишки в Москву привозил, угощал орешками, а еще на них хорошо водка настаивалась, если терпения у «производителя» хватало. Куда там «рижский бальзам»!
Все это он и «нарисовал» Зинаиде Борисовне в самых красочных тонах. Но она уже слушала его вполуха. Не демонстрируя своего интереса.
— А вот… Александр Борисович, — вдруг вспомнила она. — У нас же где-то ведь тоже картинки красивые есть. Не знаю, почему Андрей не хочет их повесить…
— А что, действительно красивые? — недоверчиво спросил он. — Тогда отчего ж они у вас не висят на стенах? Места-то ведь очень много свободного. Между прочим, красота нужна, в первую очередь, именно женщине. Такой, как вы, — он не тормозил своего потока лести. — А это что, морские пейзажи?
— Да, пейзажи есть тоже, но не морские, а так себе, они мне не очень нравятся, какие-то темные, старые… А в портретах я ничего не понимаю, но, говорят, они тоже очень старинные. И дорогие. Из комиссионки Андрюша привез. Давно уже. Не знаю, куда он их засунул?
— Найдутся, наверное, — безразлично отреагировал Турецкий, — когда у вас в них нужда возникнет. Только боюсь, теперь уже не скоро.
Она вопросительно посмотрела на него, он развел руками, и она промолчала: ни одна жилка не дрогнула на ее лице. Интересная женщина…
— Они ведь все равно ищут чего-то? — неожиданно спросила она. — Вот вы им и скажите, пусть лучше картинки эти найдут. Уж заодно. А вы посмотрите и скажете, можно ли их повесить? А то он не хочет, даже ругается, чтоб я не лезла и ничего не трогала. Я-то Андрюше как говорила? Давай пусть лучше меня твои художники нарисуют, а я им буду позировать, как они скажут. У меня фигура красивая, все говорят, и тело, я знаю. И вам нравлюсь, да? — Ответ ей не требовался, достаточно было красноречивого взгляда, вызвавшего у нее легкую усмешку. — Так зачем же нам в доме вешать на стенки портреты каких-то чужих женщин, верно? Вот и вы ж говорите, что мой здесь был бы лучше…