В универмаге долго колебалась между серым и красным, внезапно выбрав черный. Черного я раньше никогда не носила.
— Ну, зачем вам такой похоронный? — расстроилась продавщица. — Те приятней.
— А хочется! — неожиданно грубо отрезала я, сама удивившись, но как бы плывя по течению.
На работе заскочила в туалет, содрала бирку и с чувством правильности происходящего натянула обновку, рассчитывая привлечь внимание сестер по разуму.
— Привет! — жизнерадостно грохнула я дверью в лабораторию.
На мое веселье никто не ответил. Коллеги прятали глаза, ответные голоса звучали безжизненно. Никакой привычной утренней болтовни — все делали вид, что страшно заняты. Я напряглась. Минут через десять завлаб Сереженька не выдержал:
— Слушай, давай выйдем.
Он подождал, когда я умощусь в одном из двух обшарпанных кресел курилки, а сам остался стоять.
— Только что твои родители звонили. Ну, в общем, с братом несчастье…
Хорошо, что я сидела — а то упала бы. Только теперь поняла, что значит «потемнело в глазах». Брат полгода как служил в армии и писал оттуда смешные и бодрые письма.
— Жив? — шепотом спросила я.
— Ну, видишь ли… пока неясно… — он пошел красными пятнами, начиная с шеи.
Я вскочила, вцепилась в лацканы его пиджака и начала трясти, крича все громче и громче:
— Он жив?! Скажи, он жив?!!
Голова Сергея моталась из стороны в сторону, он пытался отцепить мои пальцы, но, устав сражаться, выдохнул:
— Нет. Не жив. Ты это… держись. И вот еще, бабушке просили не говорить пока.
Черный свитер и впрямь оказался похоронным — совпадений не бывает, внутри меня накануне, видимо, что-то уже порвалось, проводок какой-то. Но ведь никаких томительных предчувствий, никакой беспричинно сосущей тоски — просто навязчивая мысль о никчемной тряпке. Несчастный случай с братом был нелепостью, как случается в строительных войсках — трех солдат погребло под обломками рухнувшего аварийного здания, а как уж они там оказались — бог весть, начальство темнило, явно покрывая чью-то халатность. Первые дни после похорон были не так страшны, как последующие, недоумение вытесняло ужас — но детские кошмары будто бы поджидали подходящего случая возвратиться. Ни венки с черно-красными лентами, ни желтая мокрая глина в яме, ни крохотные снежные наносы на мертвом лице не были так страшны, как мысли о том, как это — под шинелью.
— Пап… — как-то решаюсь я спросить. — Ты медицинское заключение видел? Он как… сразу?
— Десять минут…
И я все пыталась представить, каково ему было — в замкнутой сдавленной темноте, с переломанными ребрами, с разбитым лицом, сразу ли все понял или еще надеялся? Металлический тошнотный вкус во рту, ледяной черный комок в животе — с ним это или со мной?
Пригородный «Икарус» мягко идет по шоссе. Июльские леса и луга обступили дорогу, мелкие дикие цветы заполонили опушки, кто-то веселый выдувает в небо пену кучевых облаков, на горизонте они синеют, роняя еле различимые косые дождички, радуги бледнеют и смазываются, едва проявившись. Днем в автобусе народу мало, в основном тетки образца «между городом и деревней», в бесформенных туфлях, с кошелками, с изуродованными работой руками, но в веселых проблесках люрекса, а то и в золотых сережках с искусственными камушками. Два мужика запойного вида отпускают теткам косноязычные, приправленные перегаром комплименты. Те хохочут, плюют семечками в ладони и обсуждают женитьбу местного вдовца на молодой чеченке. Жена с патриархальным нравом теток вполне устраивает. Мужики хохочут, открывая беззубые рты. Им весело.
Сижу сзади, на самом трясучем месте, и смотрю в окно. Ты со мной не поехал, сославшись на дела, но что возразишь против дел? Через пару дней приедешь — мне нравится, как ты открываешь калитку, а я тут как тут, вроде бы случайно оказываюсь на дорожке и бегу навстречу. Но сейчас мне и одной хорошо, так радуют живописные пригорки подмосковной Швейцарии, свет березовых стволов, небесная феерия и начавшийся отпуск. Лето зеленое и влажно-голубое. Мысли пускаются врассыпную, как козлята по траве, можно чуть подпрыгивать, повторяя рессорный ритм, не думая ни о чем. Нас догоняет дождь и косо штрихует стекла, пейзаж расплывается и бликует. Сады-1, потом Сады-2, потом черные провисшие провода высоковольтной линии — ау, мои детские страхи!