И вдруг ни с того ни с сего начинаю беззвучно плакать. Вода струится из-под прикрытых век, будто во мне бездонные ювенильные запасы, и капает на футболку. Мужеподобная пассажирка искоса посматривает, разрываясь между жалостью и любопытством, пожимает плечами и отворачивается. Застыдившись, загораживаюсь рюкзаком и делаю вид, что дремлю. А вода все льется, не желая кончаться. Похоже, наплачу сейчас море, как Алиса в стране чудес — но из-за чего? Причина внутри, скрученная в горчичное зернышко, — но вот она разворачивается, пускает ростки сначала в грудную клетку — там начинает невыносимо щемить, а потом и в голову. И тут я понимаю.
Я плачу потому, что боюсь — а вдруг мы с тобой после смерти больше никогда не увидимся? А вдруг в том пространстве куда больше измерений, чем в этом, и наше инь-ян разорвется на разбегающиеся половинки, или там вообще нет никаких половинок и никакого разбегания, просто все понятия существуют по отдельности? В дурацком дачном автобусе я плачу о возможной метафизической катастрофе, о космическом одиночестве, о холодной дурной бесконечности. А вдруг теплая земная геометрия идеально прилаженных друг к другу живых тел, единственно созданных друг для друга, там не работает — а работает геометрия отчуждения или взаимоуничтожения, когда одно тело вспарывает другое, как клинок? То, что было защитой, станет опасностью. То, что отзывалось живым на живое, стянется к абсолютному нулю.
Автобус останавливается, из него гуртом вываливаются жизнерадостные тетки, я выхожу последней, отворачивая лицо, а они все текут, текут… Пока иду к даче, высыхают на ветру.
А помнишь историю с маньяком?
Сталинская высотка МГУ по ночам напоминала замок с привидениями. Сложные переплетения этажей, коридоров и лестниц, растушеванные экономным освещением, вдруг выбивались из трехмерности, обнажая пугающие зеркальные пространства и продлевая бесконечные анфилады других измерений. Ветвящаяся система вентиляционных шахт пронизывала этажи, и вовсе не удивляли фантастические рассказы ученых подруг, дежурящих по ночам на предмет отслеживания очередного многочасового эксперимента. Неорганика сплеталась с органикой, как в большом термитнике, биомасса тараканов и мышей, обитающих в пустотах и полостях цитадели, казалось, превышала человеческую. Иной раз за вентиляционной решеткой под потолком появлялось бледное лицо маньяка, речи которого были безумны, а жесты непристойны. Безысходные корчи узника стены вряд ли сулили настоящую опасность, но психику научных дев, несомненно, травмировали.
Была почти ночь, когда после одиноких вечерних бдений я отключила прибор, захлопнула дверь лаборатории и вышла в маленький освещенный предбанник. Оставалось опечатать дверь пластилиновой печатью, как требовали соображения секретности, но пока я мудрила над податливой липкой блямбой, свет погас и тяжесть чужого тела обрушилась на меня мерзко и неожиданно. Липкие руки сомкнулись на шее, хотелось заорать, но голос пропал совершенно, хотя вряд ли крик мог помочь — никого больше не было на этаже. Я поскользнулась шпилькой на кафельном полу и упала, боль от ушиба на миг отключила сознание, а когда голова опять стала соображать, оказалось, что сижу у стенки и задыхаюсь от удавки, а та стягивается все сильнее и сильнее. Тяжелое алкогольное дыхание мужчины и дрожь его тела выдавали маньяка более явно, чем вся инфернальная ситуация. Теснота и темнота, холодок смерти — ощущение, мучившее с детства. Невидимая стрелка перещелкнулась, чудовищная морда электрички неслась на меня. Воздуха не хватало, пальцы чувствовали на шее злосчастную веревку, кто-то убивал мою жизнь, я не понимала, кто и зачем, тело делалось безжизненным и ватным, в голове мутилось, пространство сжималось, засасывало в черную воронку без дна, рваные мысли крутились в ней подобно ненужному сору, но мрак почти померкшего сознания электрической вспышкой пронзила мысль — мой ребенок теперь останется сиротой! Это, видимо, и спасло — не знаю, что я сделала, но мышцы стали как пружины, то ли локтем засадила обидчику под дых, то ли коленкой в пах, удавка чуть ослабла, я глотнула воздуха и сумела просунуть под веревку ладони. Дальнейшее напоминало соревнование кто сильнее — псих затягивал, я растягивала, но пространство подыгрывало мне — будто становилось все свободнее, помогая стряхнуть страшные тиски небытия. Веревку удалось стянуть через голову, я вскочила и замолотила руками в темноту, попав психу, видимо, по носу — послышалось что-то вроде хныканья.