Annotation
Зайков Виктор Васильевич
Зайков Виктор Васильевич
Стреляйтесь сами,мазепа
СТРЕЛЯЙТЕСЬ САМИ, МАЗЕПА
Боже, как всё верно. Не определяющие судьбу и часто жалкие по своей сути земные страсти, оказывается, непостижимым образом накладывают отпечаток на многие промыслы людей, их сознание, сам образ жизни. Страсти эти липнут и отвлекают. Подчиняют и унижают, но как бывают они сладостны и утешны. И сил, порой, никаких отказаться.
Вот, ротмистр Мазепа - жандарм и знаток политического сыска, человек основательный и семейный, любил потчевать себя цирком. Чудил? Ну, что вы! Он ходил на представления с участием акробаток, наездниц, эквилибристок - всех этих грациозных искусниц и чаровниц совершенно осознанно, но совсем не потому, что был тонким ценителем вольтижировки и разных там сальто-мортале. Не ловкостью, изяществом и молодостью восхищали его манежные дивы, а умением преподносить плоды своей тяжёлой работы так, что вокруг разливался праздник. Где такое ещё увидишь? Не в полицейском же участке! И к презрительной болтовне эстетов, что де цирк есть искусство низкое, изобретённое исключительно для черни, Мазепа относился с недоумением, потому же пренебрегал обязанностью отвечать на глупое зубоскальство коллег, подметивших, что почти вся секретная агентура их охранного отделения носила откровенно балаганные клички - "Клоун", "Факир", "Жонглёр"...
Нынешней же ночью затребовал он к себе на частную квартиру ещё и платных "штучников - "Самсона" с "Трапецией". "Штучники" - это осведомители, доставляющие сведения хотя бы и постоянно, но за плату, за каждое отдельное своё указание, поручение. Два часа Иринарх Гаврилович поочерёдно их едко отчитывал и брезгливо помнил о невозможности поступиться принципами, иначе надавал бы обоим тычков - было за что.
Буквально накануне, заглянув в чайную Попечительства о народной трезвости, где подвизалась распорядительницей его давний "милый друг" мадам Жирмунская, он нарвался там на плевок, испачкавший ему мундир и карьеру. Об испорченном ужине и вспоминать не хотелось.
...Белые нервные пальцы хозяйки перебирали струны гитары. Тонко сервированный стол и продуманно приглушённый свет уютного кабинета намекали на особое расположение к гостю, звали освободиться от всяких условностей. Как хотелось в этот вечер стареющему бонвивану по-юношески увлечься, потерять голову, почувствовать себя счастливым. Но, надо же - без стука, по-хамски в двери вдруг испуганное лицо полового задёргалось: "Ваше высокородие, там..." - И исчезло. Мазепа раздражённо швырнул на тарелку шейную салфетку, вышел из кабинета. В чём дело? Постоял минуту, оглядываясь. Общий зал заведения пустовал. И тут заметил, как из библиотеки выскользнул клещеногий мужичонка в шапке "буфетке". Чиркнул спичкой - закурить, видимо, хотел. Но вдруг взвизгнул как-то по-заячьи - то ли пальцы огнём обожгло, то ли офицер в голубом кителе чёртом ему показался.
- Эй, заплатник, - поманил его пальцем ротмистр.
Но тот не подчинился, живо сдвинул шапчонку на нос и ловко сунулся обратно за дверь. "Что тут происходит?" - зашагал Иринарх Гаврилович через залу. И вот он - плевок. Дверь из читальни - настежь. Из полутьмы навстречу Мазепе - брань и серые фигуры, двигающие локтями. Смяли. Только морозный пар у входа да запоздалая трель свистка городового. Неслыханно! Но самое скверное: он - начальник охранного отделения жандармского управления - и на грязном полу, а над ним мадам Жирмунская руки заламывает.
"Р-ракальи!", - замотал ротмистр головой, отгоняя постыдное видение. Встал из кресла, подошёл к "Самсону": "Это я не вам, голубчик, хотя вы тоже заслуживаете быть наказанным. Если к четвергу фамилии негодяев, свивших гнездо в чайной на Пречистинской не станут явными мне, обещаю: жалкое ваше существование меня интересовать перестанет. А вы, Татьяна Андреевна, - после ухода "Самсона", невежливо задышал в лицо "Трапеции", - Расстарайтесь любезно возобновить отношения со своим бывшим антрепренёром господином Алымовым. Не забыли ещё такого? Прекрасно. Есть сведения, что этот фигляр - ба-альшой симпатизант социалистов. И цирк свой использует не только для развлечения публики. Тобольск - городок никудышный. В нём трудно что-либо утаить. Особенно от нас. Но некоторые круги общества - вы понимаете, о чём я говорю? - как-то выпали из нашего поля зрения. Мы не знаем, какие в них царят настроения, на каких богов молится нынче богема. А знать бы хотелось. Особенно сейчас. Подумайте над моим предложением и своим будущим".
* * *
- Что-то случилось? - встретил Танечку вывесочный живописец Палестин, в чулан которого она постучала после нервной встречи с Мазепой.
- Ротмистр вызывал, - уклонилась от поцелуя барышня и огляделась, - Где у тебя тут присесть можно, я бы сейчас папиросу выкурила.
Палестин смахнул пыль со старенького стула: "Садись сюда. А вот папирос как раз и нет, кончились. Но я могу к Алымову подняться".
- К какому Алымову? - изумилась Танечка.
- Тому самому. Из цирка. Он вчера вечером к соседке моей сверху, титулярной вертихвостке Жирмунской заявился. С чего бы это, как думаешь? О ней же слухи по городу ползают, ну всякие такие разные слухи.
Танечка как-то отстранённо спросила:
- Ты-то откуда Алымова знаешь?
- Так он за полночь вдруг спустился ко мне, представился и пригласил присоединиться к их обществу. Ей богу, раньше никогда с ним не встречался. А тут... в карты всю ночь играли, вино пили. Ты думаешь, надо было отказаться?
Палестин хотел ещё что-то добавить, но осёкся. За тонкой стеной комнатушки, увешанной небрежной кисти пейзажами, послышался раскатистый властный голос, требующий впустить алчущего объятий Бахуса отставного штабс-капитана Алымова немедленно. Танечка побледнела и прошептала: "Ни-ни". Но Алымов уже восшествовал. Важно неся породистое лицо с тонкими - "щёлочкой" - усиками и умными глазами, он прошёл к столу и, не спрашивая разрешения, свалил на него несколько увесистых свёртков: "Вот, это вам, мой дивный знакомец и любезный художник. Ночью за картами вы столь внимательно меня понимали, что я проникся к вам симпатией, граничащей даже с некоторой влюблённостью. Поверьте, людей, умеющих молча поддерживать беседу, сегодня уже и не встретишь". Алымов довольно потёр руки, повернулся по-военному - всем корпусом сразу - и встретился взглядом с Танечкой. Брови его поползли вверх.
- Да, это я, Цезарь Юльевич, здравствуйте.
Алымов замешался, но подошёл и поцеловал ей руку:
- Неожиданно. Весьма неожиданно. Ожидал увидеть вас где угодно, но здесь!
- А что тут загадочного? Палестин - мой близкий товарищ. Мы с ним единоверцы по убеждениям. Встречаемся, заговоры плетём.
- Вот как! Значит, тут замешана политика? Это меняет дело. Мне всегда нравились карбонарии и рыцари без страха и упрёка. Хотя, - он театрально обвёл рукою убранство клетушки, - Я проник в эту вашу конспирацию отнюдь не с целью поделиться с вами раздумьями о переустройстве мира. У меня томление духа по другому случаю. Татьяна Андреевна, помогите хозяину хоть как-то сервировать стол. Там в пакетах есть всё нужное, даже бокалы.
Усевшись за стол, Цезарь Великий, как за глаза звали его в труппе цирка, ловко открыл бутылку шампанского. Не замечая сползающей на скатерть пены, разлил напиток.
- Сидеть будем плотно, - предупредил твёрдо и показал пальцем на потолок, - Вера Феоктистовна упорхнула по казённой надобности, дай бог, до вечера. Ваше здоровье, - выпил и подцепил на вилку маринованный груздь.
Танечка смотрела на гостя, не отрываясь. Ей вспомнился Алымов трёхлетней давности - барственной сытости брюнет, сухо принявший от неё рекомендации одной влиятельной особы, просящей "любезного друга" не оставить своими заботами юное существо, мечтающее расцвесть и состариться на арене, без особых, однако, к тому талантов. Цезарь Юльевич определил её тогда, жалея, в конный аттракцион - чистить лошадей. Танечка исправно ухаживала за редкой стати "аргамаками". А ночами в сговоре с печальным выпивохой - ковёрным клоуном на подмену Бимом - разучивала свой номер, могущий, по их замыслу, сорвать такой аплодисмент, какому бы позавидовала сама Улыбова - "тигрица дрессуры и женщина без нервов", как кричали о ней афиши и разносчики газет. Алымов, узнав, тайные репетиции не просто не одобрил, говорят, был взбешен. Брандмейстер Закладьев шепнул Танечке по секрету о решительном намерении Цезаря вычистить конюшни от заговорщиков, а Бима упрятать в инфекцион палату, дабы не разносил заразу своевольства по его вотчине. Всё могло обернуться плохо. Закончилось же ещё хуже. Бим пришёл на последнюю перед показом репетицию с "прозревшими веждами". Не сдержал слова, принял где-то "на грудь". При сборке лёгкой конструкции, на вершинном пятачке которой Танечка должна была крутить свои сальто, он бездумно сунул крепёжный штырь не в то отверстие. Танечка покалечилась.