– Нет! – сказала я.
Три головы повернулись ко мне. У Бориса лицо совсем белое, у Лотты красное, опухшее и некрасивое.
– К сожалению, это правда, Руфь, – сказала Хелен.
Дело не в том, миссис Штамм, что я заснула и забыла, а теперь вспомнила и не хочу поверить. Я не забыла – и не забуду никогда. Но дело в том, что мне теперь с этим жить.
Я с завистью посмотрела на опухшее от слез лицо Лотты.
Может, если бы я удивилась, хотя бы на миг, я тоже смогла бы заплакать.
– Я хотела сказать: нет, я не могу туда идти.
– Придется – рано или поздно.
– В кризисной ситуации все почему-то говорят штампами.
– В кризисной ситуации не до стилистических тонкостей.
– Верно, верно, – ответила я, откинулась на сиденье и закрыла глаза.
– Руфь?
Я открыла глаза.
– Пойти с вами?
– Да.
Она вышла из машины. Я открыла дверцу, она помогла мне выбраться, потом вернулась к багажнику и достала оттуда мой саквояж. Я внезапно рассвирепела, увидев через стекло Лотту, которая сжалась в комочек и опять плакала.
– Чего ты так убиваешься? Это же не твой брат! Миссис Штамм ждала меня на ступеньках дома с саквояжем в руке. Я открыла дверь, и мы начали подниматься по лестнице. Дойдя до середины, я заметила, что иду на цыпочках.
– О Господи! Папа! – прошептала я, когда мы добрались до нашей площадки. – Который час?
– Половина пятого.
– Тогда все в порядке. Он еще дома.
Она кивнула.
– Он поможет мне, – объяснила я. – Сказать маме. Не представляю, что с ней будет.
Я открыла дверь своим ключом. Мамы в кухне не было. Отец сидел за столом и крутил ручку приемника.
– Ха! – воскликнул он. – На день раньше. Не вынесла!
Я помотала головой и прошла вперед, чтобы миссис Штамм могла войти в кухню.
– Папа, познакомься, это миссис Штамм. Он встал и подошел к нам со словами:
– Здравствуйте, очень приятно, – нимало не смутившись оттого, что минуту назад оскорбил ее.
– Мне тоже, – ответила она, протягивая ему руку, – и очень жаль, что при столь печальных обстоятельствах.
– Что? – Он посмотрел на меня. – Каких таких обстоятельствах?
Я попыталась ответить и не смогла. Даже ему. А матери?
– Где твой брат?
– Мистер Кософф, – сказала Хелен, – присядьте, прошу вас.
– Где Мартин? – повторил он, не обращая на нее внимания.
– Папа, сядь, пожалуйста.
– Прекрати! – рявкнул он. – Мне все это не нравится. Чужие люди являются в мой дом и приказывают мне сесть. Я не желаю садиться. Я хочу знать, где твой брат.
– Он умер.
Все-таки я это сказала. Но слишком прямо. Слишком быстро. Надо было подготовить его, рассказать про несчастный случай, а я растерялась оттого, что он на меня закричал. Отец никогда не повышал на меня голос. Бушевал, придя домой после родительского собрания, если меня там недостаточно хвалили; громко ругал продавца, если я приносила из магазина «какую-то дрянь»; возмущался подружкой, которая, по его мнению, втянула меня в неприятности. Но никогда не кричал на меня – до сих пор. А ведь он еще ничего не знал.
В комнате повисла мертвая тишина. Мертвая, как Мартин. Отец уставился на меня. Молча ждал объяснений.
– Он катался на лыжах, папа. Несчастный случай. По глупости – никто не ожидал. У него хорошо получалось, но он хотел еще лучше. Ты же знаешь Мартина – он хотел съехать с самой высокой вершины. Ему не разрешали, никто не разрешал, ни инструктор, никто; инструктор сказал, что ни в коем случае не позволит, но он все равно поехал, когда никто не видел.
Ни слова.
– Папа!
Молчание. Я сделала шаг и протянула к нему руку. Он оттолкнул меня с такой силой, что я отлетела на несколько шагов и ударилась головой о цементный край душевой кабинки. Не веря себе, уставилась на него.
– Мистер Кософф…
– Молчать! – сказал он, не отрывая от меня взгляда.
– Я понимаю ваши чувства, мистер Кософф, но все же…
– Вон отсюда!
– Мне уйти, Руфь?
– Руфь тогда будет здесь командовать, когда сама будет платить за квартиру.
– Я подожду на улице, Руфь. Если ваши родственники захотят узнать какие-то формальные процедуры…
– Вон!!!
Она вышла из кухни. Раздался звук ее шагов на площадке. От удара болела голова, но эта была чужая боль. Внизу со скрипом открылась и захлопнулась дверь, а он так и не отрывал взгляда от моего лица.
Папа, папа, Мартин был таким, каким был, и то, что он… что с ним произошло, можно как-то объяснить. Но что произошло с нами – почему ты так на меня смотришь?
– Где мама? – В мертвой тишине вопрос прозвучал резко.
– Какая тебе разница?
– Я…
– Тебе же плевать, плевать! На нее, на Мартина, на всех нас. На всех, кроме собственной персоны!
– Папочка, папа, не надо. Пожалуйста, перестань. Ты не понимаешь, что говоришь.
– Это я-то не понимаю?
– Папа, я пойду. Пройдусь немного и скоро вернусь. Отпусти меня…
Он плюнул на пол, как будто мне в лицо. Стало трудно дышать, я словно окаменела и не могла пошевелиться.
– Что ты сделал? – спросила я шепотом.
– Это я что сделал? Сама убила брата, а теперь спрашиваешь, что я сделал?
Мне казалось, все это происходит с кем-то другим, а я только наблюдаю со стороны.
– Ты с ума сошел, – сказала я. – Как ты мог подумать…
– А тут и думать нечего. – Он перестал кричать, потому что я перестала говорить шепотом. – Разве не ты потащила его туда? А кто столкнул его с горы, хотя он никогда в жизни не стоял на лыжах?
– Да меня там не было! Были только Штаммы и инструктор. И Мартин не в первый раз встал на лыжи, и у него все прекрасно получалось, а инструктор не разрешил ему спускаться с вершины, но он все равно поехал. – Горло перехватило, но слез не было.
– А ты стояла и смотрела.
– Говорю же тебе – меня там не было.
– Должна была быть! Ты за него отвечала. Взяла младшего брата с собой, так надо было за ним смотреть.
– Младший брат! У нас с ним разница меньше года.
– Ну так и что? Раньше тебе это не мешало. Девятнадцать лет командовала им, как хотела…
– Что-что?
– Что слышишь! – опять закричал отец. – Девятнадцать лет указывала ему, что делать, и он слушался, слушался даже против воли. А тут вдруг пальцем не пошевелила, чтобы спасти его от смерти. Почему, интересно знать? А?
– Давай, объясни мне почему. – Мой голос дрожал.
– А потому что тебе плевать, вот почему! Ты, видно, и не хотела его остановить. Может, тебе не нравилось, как он себя ведет. Взрослеет. Не слушает больше старшую сестру, открыв рот. Зато теперь у тебя будет отдельная комната. На тебя будут больше тратить, да? Тебе же деньги дороже людей, Руфи, такая уж ты уродилась.
– Ты, – очень медленно и отчетливо произнесла я, – ты… мерзкий… грязный… подлый старик.
Он бросился ко мне, будто хотел меня задушить.
– Ты-мерзкий-грязный-подлый-старик! – выкрикнула я и пнула его в пах. От боли он сложился пополам, отлетел к столу и упал.
– Шлюха! – прорычал он сквозь стиснутые зубы.
– Ты превратил его жизнь в такой кошмар, что он не мог жить в этом доме! Не мог сюда вернуться! Ты что, старый дурак, не понимаешь, он же специально это сделал?! Конечно, не надо было его брать с собой. Надо было сообразить: он поживет по-человечески и не сможет вернуться и снова терпеть твои штучки. Это из-за тебя он себя убил!
– Врешь! – Он попытался встать, опираясь на стул. Стул с треском развалился. – Врешь!
– Да, убил себя! Специально врезался в дерево. Вокруг было полно места, и ему пришлось как следует рассчитать, чтобы не промахнуться. Он врезался в самую середину, вместо лица была кровавая каша. Меня там не было. Мне потом рассказали. Все, кто видел, подтвердят. Миссис Штамм до сих пор не может опомниться, какое безумие, ехать с горы и покончить с собой.
Врезаться в дерево, разбить голову – обнять ствол и остаться висеть на нем.
Он тяжело оперся о стол и обессиленно выдохнул:
– Убирайся из моего дома!
– Из твоего дома! – в истерике крикнула я. – Из этой вонючей дыры! С радостью! Нашел чем пугать! Почему у тебя самого не хватает духу уехать отсюда? Что ты будешь делать, когда этот паршивый дом снесут и придется ковылять после работы через весь город?
Я наклонилась за саквояжем. Отец схватил меня за руку. Размахнувшись, я ударила его саквояжем по голове. Он потерял сознание и рухнул на пол. Я выскочила из квартиры и начала спускаться по лестнице. Руки дрожали. Если бы я споткнулась, то вряд ли бы смогла ухватиться за перила. Но я благополучно добралась до первого этажа и остановилась на площадке, чтобы отдышаться и хоть немного успокоиться.
Потом вышла на улицу и тщательно закрыла за собой дверь. Обернулась и в последний раз посмотрела на наш дом, чтобы запомнить его во всем безобразии. Направилась к машине, стоявшей у обочины. Пройдя несколько шагов, подвернула ногу и упала, больно ударившись плечом о тротуар; саквояж спас от удара голову.